Это были стройные и рослые, как на подбор, парни и девушки. Они сразу же сняли с себя свои нарядные дублёнки и, оставшись в расшитых сарафанах и рубахах, принялись за танцы. Их небольшой оркестр состоял из гармошки, украшенной бантом, раритетной гитары и бубна. Если ещё учесть ритмичный стук каблуков, то налицо был какой-то танцевальный ансамбль.
Да, чувствуется Запад! – подумалось нам. Мы участия в этом веселье не принимали, потому что танцевать так не умели и в таких «нарядах», как у нас, можно было показываться только среди картофельной ботвы или на лесоповале, среди заключённых. Дым костров и махорочных сигарет, которым мы изрядно пропитались, также не прибавлял нам обаяния. К тому же местные и не помышляли общаться с нами, они как бы нас и не замечали. Только Эдик, как всегда, оказался предусмотрительным. Он достал из своего вместительного рюкзака брюки, свитер и даже хорошо начищенные ботинки. Так что он ненавязчиво пообщался с местными и, впоследствии, поведал нам кое-что о поселянах. Оказалась, что этот грозный оперуполномоченный не зря называл поселян «лишенцами», они такими и были.
Из большого перечня «нельзя» вот некоторые: лишение всех избирательных прав, возможности покидать пределы района, без особых на то разрешений надзирающих властей, а молодёжи – выезжать на учёбу за пределы этого района. В свете всего рассказанного, мы представили весь ужас этих красивых молодых людей, и нам стало неуютно и жутко находиться здесь, среди этих болот и бесприютной таёжной беспредельности.
Наутро на противоположной стороне поля появились поселяне. Они работали так быстро и качественно, что нам так работать и не снилось.
Некоторое время мы как зачарованные глядели на это явление, как вчера на танцы их молодёжи. Прервал нашу идиллию бригадир. Он довольно радостно сообщил, что поселяне, благодаря нам, собрали свой урожай. Теперь, когда картофельное поле было атаковано с двух фронтов, неубранный участок быстро таял и вскоре совсем исчез, а вместе с ним и наша трудовая повинность. Нам дали немного денег и подали грузовик, скорее всего тот, на котором мы приехали сюда. Грузовик уже собирался отъехать, когда один из местных сообщил, по секрету, что нам скормили старого коня, которого зарезали только потому, что он сам был уже не в силах издохнуть.
Мы все дружно повернулись к Зинуру Ганиеву: ты, мол, татарин, чего молчал? Всю обратную дорогу мы уже не веселились, так как в кузове было холодно, и старались теснее прижаться друг к другу. Заснеженная Чердынь, как и весь этот край, казалась унылой и заброшенной. Правда, в ней мы почти не задержались и уже вечером погрузились на пароход, который пошлёпал по мутной воде, где в свете фонарей поблёскивали льдинки, предвестники скорого ледостава и конца навигации. Но это только казалось, что мы сели на пароход вечером.
