Будь Нихэй опытным тюремщиком, например таким, как Таянаги, больше двадцати лет проработавшим в нулевой зоне, он наверняка понял бы значение взгляда Коно и при помощи какой-нибудь уловки сумел бы разрядить обстановку. Однако Нихэй среагировал на ситуацию самым неподходящим образом. Он повёл себя как полицейский на допросе.
— Эй ты, что морду скривил?
Коно заскрипел зубами. Глаза его налились кровью. Нихэй, совершенно не обращая на это внимания, продолжал:
— Ну что ты за тип такой!
У Коно задрожали губы, он впился глазами в Нихэя. Ясно было, что добром дело не кончится, все замерли, переводя взгляд с одного на другого, и тут Тамэдзиро завопил истошным голосом. Он кричал, продолжая прыгать через скакалку:
— Начальник, сколько там ещё минут осталось?
Нихэй, открыв рот, вытаращился на него, как на какую диковину. В самом деле, фигура в пальто, прыгающая через скакалку, выглядела довольно нелепо.
— Ещё пятнадцать минут. Эй, Тамэдзиро, а у тебя дыхалка что надо. Не устал?
— Какое там! От такой ерунды?
Тамэдзиро прекратил прыгать и шарфом вытер пот с лица. Потом, сообразив, что этого недостаточно, вытащил из кармана замусоленное полотенце. Раз — и легко пробежавшись, перевернулся в воздухе. С его лысой головы упали капли пота.
— Ну ты и мастак, — похвалил Нихэй. Он ещё раз посмотрел на золотые часы. — Осталось пятнадцать минут. Как насчёт поразмяться? Или вам не холодно?
Тут потемнело. По серому небу растекалась чёрная туча. Прежде напоминавшая спину сома, она собралась в бесчисленные складки, и теперь казалось, что небо кишит огромными китами. Такэо вспомнилось синее небо, которое он увидел, проснувшись. Прошло всего три часа, а от того неба, похожего на чистую озёрную гладь, не осталось и следа. В сердце вновь всколыхнулась забытая было тревога. Сегодня Андо пронесло, но что будет завтра, никому неизвестно. Просто ощущение тревоги растянулось ещё на один день. Память услужливо вернула его к тому, что ему хотелось забыть больше всего на свете, и он недовольно поморщился. Сегодня утром, когда Такэо услышал шаги, у него возникло совершенно чёткое ощущение, что настал его черёд. «Плохи мои дела. Если птичка подохнет, я тоже долго не протяну. «У меня предчувствие, дурное предчувствие…» Это Ота разговаривает с Какиути. «Не знаю, как и быть… С утра сидит нахохлившись, будто шарик от пинг-понга, того и гляди подохнет», — жалуется Ота, и его плечи под мешковатой синей тюремной робой подрагивают. «Да брось ты со своим дурным предчувствием. Ну подохнет и подохнет! К тебе это не имеет никакого отношения, Давай, гляди веселей!» При этом сам Какиути прекрасно понимает, что веселись не веселись, всё без толку. Никто не застрахован от того, что завтра утром шаги не остановятся перед его камерой. Сегодня я был уверен, что пришли за мной. Всю неделю мне посылались знаки, много знаков, которые укрепляли эту уверенность. Сначала меня вызвали к начальнику тюрьмы. Потом отец Пишон принёс пластинку с мессой Баха си минор. Мать надела чёрное платье, похожее на траурное. Эцуко неожиданно написала, что придёт ко мне на свидание. К тому же сегодня пятница. Всё это укладывалось в единую систему, в единую схему и со всей очевидностью указывало на то, что пришёл мой черёд. Но поскольку шаги в конечном счёте оказались иллюзией, получается, что и уверенность моя не только заблуждение, не только плод разыгравшегося воображения, она совершенная фикция. Значит ли это, что я схожу с ума? Когда именно я вошёл в этот лабиринт? Единственное, что можно сказать совершенно точно, я не имею никакого права обзывать Коно психом. Ибо чем я лучше человека, который вбил себе в голову, что его преследует надзиратель, а любого, кто имеет высшее образование, считает своим личным врагом?
