Со степи все подтягивались передовые гурты «Червонного Херсонца». Беспрерывно гудя клаксонами, подплыли два запыленных автобуса с красными крестами: из-за полуспущенных занавесей виднелись раненые. Перед санитарными машинами все расступились. Подошел незнакомый колхоз с тракторами, молотилкой; подъехали подводы с беженцами. Вновь прибывшие теснились к барже, к парому, рвались на тот берег, ругали переправу и областное начальство: всем казалось, что стоит лишь попасть за Днепр, и они будут спасены.
Перед сумерками с пристани вернулся Олэкса Упеник и объявил:
— Сейчас переправляется худоба колхоза Франко, а следующий черед наш. Можете, Осип Егорыч, подавать команду и собираться. А с вас, дивчата, магарыч в мою пользу.
Это показалось невероятным. Заведующего снабжением обступили, наперебой стали расспрашивать.
— Чего ж тут особенного? — улыбнулся он.
— Ну, ну, не задавайся, рассказывай.
— Как все дела делаются? — просто продолжал Упеник. — Один обратился, другой согласился. Сперва, понятно, комендант и слушать меня не захотел, но я ему опять вполне вежливо: «Вы что, заболеете, если я вам сообщу два слова? А может быть, вы с них поправитесь». Тут он и свернул топ. «Приходите до меня в будку». Ну, там мы сразу и поладили: двух овечек и полтыщи деньгами. Он было заломил в квадратном размере, да со мной шибко не разойдешься. В общем, друзья, гроши на стол — и душа на простор!
Теперь херсонцы повернулись к Веревкину. Старший зоотехник, слушавший разговор с невозмутимым видом, буркнул:
— Оставим эти пустяки.
Оживление сразу утихло.
— Отчего ж? — спросил Упеник спокойно, даже почти весело. — Что скот государственный? И мое такое ж мнение, — он выдержал паузу. — Однако, Осип Егорыч, вам известно, что немец находится не за кавказскими хребтами. Ведь для танков шестьдесят-восемьдесят километров — это пустяк с довеском. По-моему, Осип Егорыч, советский хозяйственник должен быть гибкий, как лозина, а не сидеть вроде горошины в консервной банке. Что выгодней для государства: потерять три тысячи голов скота или отдать пару захудалых овечек, которые, глядишь, и сами по дороге сдохнут? А полтыщи монет? Да мы их на молоке покроем.
Веревкин лишь посапывал.
— А в общем, как желаете, — сказал завснабом, и усмешечка залегла в углу его тонких губ. — Мое дело петушиное: прокукарекал, а там хоть не рассветай. Я ведь лицо не подотчетное, просто для табора хотел… Если ж прищемит хвост, Днипро и вплавь перемахну.
