Володя вскочил и широко раскрытыми глазами смотрел на медленные движения палачей. Заворковал голос господина Куронуми. Мягкой кошачьей походкой он приблизился к узнику.
— Господин начальник полиции спрашивает, — отозвался Лихолетов, — почему вы так упрямо отказываетесь написать отцу записку?
Володя не отвечал.
— Господин Инаба Куронума предлагает вам деньги. Молодому человеку деньги всегда нужны. Сколько бы вы хотели? Не хотите ответить? А как же все-таки нам быть с запиской? Что? Отказываетесь написать? Напрасно, молодой человек, напрасно. Господин Куронума говорит, что в таком случае придется вас расстрелять.
Володя вздрогнул.
— Да. Очень просто. Расстрелять. Не вы первый, не вы последний. Нам надоело с вами возиться. Если не напишете записку…
— Стреляйте. Я уже сказал вам. Напрасно вы тратите время…
Неожиданно Володя умолк и схватился рукой за лицо. Губа! Проклятая нижняя губа! Она дрожала, как в трясучке, и это, наверное, видели и Лихолетов, и самурай.
Володя крепко закусил губу зубами. Ощутил во рту кровь, теплую и солоноватую.
Через полчаса юношу вывели из тюрьмы и посадили в автомобиль. Это был небольшой грузовик, приспособленный для перевозок рабочих на лесоразработки.
С Володей сели двое полицаев и Лихолетов. Автомобиль покатился по узкой лесной дороге. В свете фар мелькали сосны, убегая черным хороводом в ночь. Было темно, но вот из-за верхушек высоких деревьев выкатился белый месяц. Серебряная паутина заблестела на хвое, на лесных лужайках.
«Куда они меня везут?» — не покидала назойливая мысль. Володе казалось, что грузовик заехал уже в такую глушь, в такие чащобы, откуда назад нет дороги.
Переехали через болото. Грузовик подпрыгивал на кочках, кое-где блестела вода. Потом пошли песчаные взгорки с низенькими пирамидками елок, потом снова лес.
«Неужели на расстрел? Ну, конечно же…» И сердце так защемило, что Володя чуть сдержал стон боли.
Грузовик остановился на лесной лужайке. И этот путь сюда показался Володе таким коротким, как единый миг.
— Слезай! — скомандовал Лихолетов.
Стоя под высокой березой, Володя ощущал спиной каждый выступ на ее коре, каждый малейший сучок. Высоко вверху он увидел месяц, светивший прямо в глаза. Каждый ночной звук, каждый шорох и запах, каждое сказанное слово, становились в те минуты, словно навеки вычеканенными в сердце.
— Перед расстрелом господин начальник полиции велел в последний раз спросить: напишешь записку?
Лихолетов помолчал, выжидая. Молчал и Володя.
