— Куда, отец? — спросил он тревожно осипшим спросонья голосом.
— Зовет Куронума. Что за гадость? Ночь на дворе, никуда я не пойду! Передайте, пожалуйста, господину начальнику, что если он хочет извиниться, то пусть, во-первых, придет ко мне сам, а во-вторых, — это делается не ночью. Подумаешь, как припекло!
Полицай постоял, посветил фонариком и вышел.
— Не дают даже спать человеку! — брюзжал геолог.
В темноте не видно было его лица, но Володя почувствовал, что отец очень взволнован, хотя старается это скрыть.
Не успели отец и сын снова уснуть, как пришел тот же полицай с фонариком.
— Господин начальник Куронума просит извинить, господин начальник получить телеграмма с Советский Союз. Надо ходить господин Куронума, надо читать телеграмма.
Надежда придала геологу юношеской живости. Где-то глубоко, в дальнем уголке сердца, шевелилось сомнение, но Иван Иванович гнал его от себя. Бесспорно, телеграмма. Как же иначе? Зачем бы Куронума звал к себе ночью? Определенно, что-то очень важное.
— Пошли, Володя. Надо идти. Телеграмма. Не я говорил — японский самурай будет извиняться!
Но полицай решительно запротестовал:
— Один! Один ходить! Господин начальник говорить — один!
— Ну что ж. Оставайся, Володя. Не будем гусей дразнить. Надеюсь, скоро вернусь.
Уже в дороге, идя в сопровождении двух дежурных, Дорошук подумал, что если в самом деле пришла телеграмма с родины, то почему Куронума позвал его одного? Почему, в конце концов, не отдал приказ об их освобождении из тюрьмы? А впрочем, самураи, кажется, не с большой охотой освобождают советских граждан.
Тьма стояла вокруг такой густой стеной, что слабенькие одиночные фонари совсем утопали в ней, оставляя только тусклые желтые пятна. Было, наверное, далеко за полночь, на улице — ни единого звука. В ночной тишине только стучали сапоги двух часовых, что шли рядом с геологом.
Ивана Ивановича привели в полицейское управление. Несколько ступенек вели в полуподвал. Яркий свет ударил в глаза. Геолога встретил знакомый ворчливый голос господина Куронуми.
Начальник полиции сидел за столом рядом с белогвардейцем Лихолетовым. Оба теперь были в форменных черных мундирах с наплечниками. Пучок волос на блестящем черепе начальника полицейского управления воинственно торчал вверх, черные лакированные усы топорщились, как ежовые иглы.
— Господин Куронума просит присаживаться, — перевел Лихолетов. — Никакой телеграммы нет, это был дипломатический ход, чтобы не поднимать лишний шум.
