— Как лох! — вставлял он вслед мне в мою речь. — Как лох! Конечно!
Потом он изогнулся на стуле, полез рукой в брючный карман и вытащил оттуда бумажник. Раскрыл его, послюнявил пальцы и, запустив их внутрь, вынырнул наружу с бледно-зеленой незнакомой банкнотой.
— Держи, — протянул он мне через стол банкноту. — За прошлое, будем считать, в расчете. За будущее — в будущем.
Я ступил к столу и взял деньги. Унижение, которое я испытал в тот момент, будет, наверно, помниться мне до смертного одра. Получать деньги в окошечке кассы и вот так, из брючного кармана — о, это совершенно разные вещи! Если б еще из кармана пиджака, а не из брючного. Из его теснины, изогнувшись, выпятив бугром открывшуюся дорожку «молнии»…
Однако же я взял банкноту и, взяв, посмотрел ее достоинство. Это были сто американских долларов. Огромные деньги в ту пору. Живя так, как жил, я мог свободно прожить на них четыре месяца — всю зиму до самой весны. А уж три — без разговору.
— Паши! — сказал Конёв, пряча бумажник в карман и возвращая телу на стуле вертикальное положение. — Будешь пахать, без бабла не останешься. Только с головой пахать надо! Я за тебя сюжетов не нарою. Мои сюжеты — это мои. Сам оглядывайся! Оттачивай глаз! Дядя клиентов за тебя не окучит.
Слушая его, я поймал себя на том, что мысленно уже трачу полученные деньги. Пиджачок вместо своего дореволюционного, черные джинсы, китайская пуховая куртка на зиму — в общем, чтобы не было стыдно предстать перед такой девушкой, как Ира. Да и перед другими тоже. Что говорить, после той нашей неуспешной попытки со Стасом взять крепость московских красавиц кавалерийским наскоком мы с ним крепко завяли. А между тем мы ведь не давали обета монашества.
— А замечательное, между прочим, времечко! — неожиданно, без всякой связи с предыдущими своими словами, проговорил Конёв. — Переворачивание пласта! В России время от времени обязательно происходит переворачивание пласта. Те, что наверху, — вниз, а те, что внизу, — вверх. Такую свечу можно сделать — ни в какое другое время не сделаешь.
— Но когда пласт переворачивается, не все, что внизу, наверх попадет, не очень понимая, что имеет в виду Конёв, а просто представляя себе, как копаешь осенью огород и кладешь землю вниз дерном, сказал я. — Только ведь до определенной глубины. А и с лопаты летит. Можно снизу да вниз и попасть. Так внизу и остаться.
— А вот не останься! — выставляя вверх указательный палец, вскричал Конёв. — Не попади и не останься! А попал — сам виноват!
