Она договаривала — я уже знал, кто она. Я даже знал ее имя. Она прыснула — и тут же я увидел ее не только в других обстоятельствах, но и в других стенах. Она выпорхнула к нам со Стасом из глубины квартиры легким цветным мотыльком, «Ира!» — шагнул к ней Стас, она вгляделась в него и, ойкнув, прыснула: «Вы в самом деле? И с другом!».
Было мгновение — я хотел открыться ей, где и в каких обстоятельствах мы встречались, но вовремя прикусил язык. Что говорить, события того вечера жгли меня горячим чувством униженности, откройся я ей — и те события тотчас бы встали между нами непреодолимой Китайской стеной. Униженному в наследство от столкновения достается слякоть ненависти, унизившему — холод презрения. Соединение их может дать только гремучую смесь. Не открываясь ей, я наглухо замуровывал свое унижение, уничтожал его, как уничтожал и ее презрение, мы становились с ней квиты, я поднимался с ней вровень, — и там уже дальше всему должен был пойти новый отсчет и счет.
— Надо же как-то затеять разговор, — сказал я в ответ на ее самоуверенное, но ошибочное замечание о месте нашей предыдущей встречи.
— Неоригинально, — парировала она.
— Зато наверняка. Люблю, чтобы наверняка.
— Как это пресно.
— Тем не менее. Люблю, — подтвердил я.
Что напрочь не соответствовало истине. Уж чего-чего, а вот этого любви к «наверняка» — за мной никогда не водилось. Вернее было бы сказать, что наоборот.
— Наверняка — удел посредственностей, — сказала Ира.
— Или гениев, — сказал я. — У нас, знаете, недостает времени размениваться на ошибки.
— Вы себя считаете гением? — вновь слегка прыснув, спросила Ира.
— Ни в коем случае, — заверил я. — Мнение друзей, знакомых и прочих окружающих.
Тут я тоже согрешил против истины. Если я и не считал себя гением, то уж кем-то сродни ему — это точно.
Так мы стояли, мололи языками — и вдруг оказались уже перед буфетчицей.
Этот наш разговор происходил в то время, когда я стал позволять себе к стакану кофейной бурды пирожок-другой. Поэтому, очутившись перед буфетчицей, я решил завершить клееж фигурой высшего пилотажа.
— Что мадемуазель собирается вкушать? — с небрежностью человека, чьи карманы трещат от банкнот, спросил я. При этом почти не сомневаясь, что она откажется.
Но она согласилась! Похоже, если бы я не предложил заплатить за нее, она была бы обескуражена и оскорблена.
Ира взяла полный обед: салат, лангет и даже пирожное к чаю, — так что я опустошил свой кошелек на неделю вперед.
