— Вот что, — сказал вскочившему Манасюку, — предлагаю ввести в рацион солдат эти два блюда. Живущим у моря надо уметь кормиться от него. Это не помешает.
Старшина прижал руку к груди, наклонил голову, извиняясь и высказывая свою полную беспомощность, проговорил:
— Мы же российские…
— Ничего. А мне подавайте каждый день, — сказал Петрухин.
Он пришел к себе, прилег отдохнуть и взял со стола «Устав строевой службы»: после училища не заглядывал в него, надо было повторить кое-какие параграфы. Но читать почти не смог, все прислушивался к своему животу: как он переваривает курильскую пищу? — и понемногу задремал. Проснулся от зуммера телефона, вскочил, по курсантской привычке сильно крикнул в трубку:
— Лейтенант Петрухин слушает!
Говорил председатель колхоза. Приключилась беда: племенной колхозный жеребец Форс ушел с табуном диких коней. Вторые сутки бродит, пробовали отбить — не смогли: всадников мало, ружей и того меньше, а надо пострелять, попугать.
— Эта Сказка, мать ее… — сипло выругался председатель. — Водит нашего дурака за хвостом, людей за километр не подпускает. Давно говорю Манасюку: спиши на нее одни патрон, беды меньше будет. Жалко, вишь ты, красивая…
Председатель просил помочь — отбить жеребца, заодно подстрелить одного-двух коней для колхозной столовой.
Петрухин позвал старшину, вместе они «обговорили» просьбу председателя, решили выделить четырех солдат — из тех, кто больше приучен к верховой езде, — и поехать на машине самим: посмотреть необычную охоту на жеребца и, если понадобится, спасти Сказку.
— Мы же ее поймаем, — сказал, сведя на столе ладони, Манасюк. — Вот зимой будет большой снег — и поймаем. Приручим. Такого коня убить?.. Кто ж это может грех на душу взять?
Петрухин молчал, хмурился: больше всего он боялся нежных слов, чувствительности; и если все-таки голос у него иногда срывался, он панически краснел, торопился уйти, чтобы одни на одни расправиться с собой, обрести нужную внутреннюю форму. Сейчас Петрухин медленно закурил, резче сдвинул к переносице брови, сказал:
— Все, старшина.
Через час они ехали по бамбуковым холмам в сторону вулкана. Дорога то едва виднелась в зарослях, то огибала крутой бок холма, то зависала над осыпями и обвалами. Шофер-ефрейтор небрежно крутил баранку, положив левую руку на дверцу машины, почти не смотрел на дорогу; Петрухину хотелось сказать: «Нельзя ли повнимательней?» Но когда подъехали к болоту, перекрытому старой, полуистлевшей гатью, и шофер, рывком бросив машину, чуть не по воздуху перемахнул на твердую дорогу, Петрухин подумал: «Да это же ас!» После он следил за его руками, движениями, удивлялся, почему в первую свою поездку не заметил редкого умения ефрейтора, и, решив, что тот просто «скромничал», стал размышлять о шоферах вообще, их работе. Конечно, только на такой взбудораженной земле можно научиться «творить» за рулем. Во всех других местах — слабая практика. Вернется ефрейтор в свою брянскую деревню, покажет собратьям по баранке, что такое настоящая работа.
