— Зовите меня Мила. Я девушка городская, Анастасия Ивановна.
Подняв чемодан, Белкина быстро пошла по доскам к крыльцу. Из конуры на нее молча смотрела седобровая собака.
Белкина стала работать на швейной фабрике, ее посадили «на поток» — сшивать рукава для мужских костюмов. Неинтересное дело, но выполняла она его с охотой, даже творчески: экономила минуты, не болтала с соседками, не вскакивала за пять минут до перерыва, — и к концу дня сшитых рукавов у нее всегда оказывалось больше, чем у других швей. Через месяц ее повысили — поставили на сшивание пиджаков, а к осени она стала бригадиром «молодежной». Фотографию Белкиной, где она снята в черном детдомовском берете со звездочкой и смотрит строго, из-под ровно срезанной челки, повесили на доску Почета. Директор фабрики, выступая на собрании, упомянул ее фамилию, сказав при этом: «Возьмем, например, девушку Белкину. Слабый физически человек, а трудится как богатырь, постоянно болеет за коллектив. Большой, красивой души человек…»
После работы она отправлялась в столовку (дома она не питалась принципиально: с первого дня ей очень не понравилась теткина мелкая жизнь для себя, «своим родным кружочком»), читая книжку, съедала что-нибудь дешевенькое и бежала в восьмой класс вечерней школы: решила получить среднее образование и обязательно поступить в техникум. Домой возвращалась поздно, сразу принималась за уроки.
Тетка ждала ее, подогревала ужин, заваривала покрепче чай (пила сама, чтобы не уснуть), подсаживалась поближе к ней и молчала. Молчала долго, терпеливо, потом говорила шепотом (не помешать бы сильно племяннице):
— Милочка, выпей хоть чайку. Заработалась вся, худенькая… Вот тут я наготовила…
Белкина отрывала от тетрадки голову, внимательно вглядывалась в горестное теткино лицо, как бы стараясь распознать малознакомого человека, и вдруг хмурилась и слегка пристукивала кулачком по столу.
— Анастасия Ивановна! Сколько раз я буду повторять: жалость унижает человека. Я сама себе зарабатываю на жизнь.
— Да как же, мы единственные родные, — всхлипывала тетка. — Прости меня, родненькая, что своевременно не взяла тебя из детдома: муженек у меня был строгий, ничего такого сказать ему не могла. А тут вскоре ты и сама объявилась…
— Не в этом вовсе дело!
Белкина вскакивала, отходила на несколько шагов от тетки, чтобы увидеть ее всю сразу — огромную, старую, оплывшую жиром, с выпуклыми перепуганными глазками, — напружинивалась, чуть приподнимаясь на носки, как бы делаясь выше ростом.
