Собаки белые, снежные от собственного дыхания, не пахнут псиной, бегут далеко друг от друга, будто оторваться хотят: значит, совсем выдохлись. Жалко. Зря сразу сильно бежали, наверно, забыли, что Тавазга не накормил их.
Сильно подуло морем, где-то ухнула льдина — оборвалась в воду, вверху промелькнула чайка. Тавазга раздул ноздри, сдвинул на затылок шапку; будто теплее стало. Конечно, теплее: вода не замерзает, в воде звери не замерзают. И Тавазга длинно, гортанно запел:
— Ии-а-о-э-э! Море, море!..
Собаки промчали нарту между ледяными торосами, вынесли на ледяной припай и повернули к лодке с выброшенным на снег якоре. Здесь были другие лодки-долбленки, но Метар узнал свою, подвел к ней упряжку и сразу упал отдыхать.
Тавазга выпрыгнул из нарты, поплясал на мягких унтах, разминая ноги, помахал немного руками (в лодке придется опять сидеть) и повернулся к воде.
Где-то за сопками взошло солнце, и далеко открывалось море. До самых туманов. Большая, томная, почти черная вода — белые, голубые, зеленые льды. Маленькие льды, льдинки, шуга и огромные — айсберги. На них можно ставить палатку, топить печку, плавать по морю.
Прилив набирал силу, поднимал припай, втекал в щели и провалы. Широкой рекой, неся и кроша шугу, мощно вливался в гирло лагуны, под изломанный край припая. Появлялись и исчезали собачьи головы нерп: они держались ближе к гирлу, часто заныривали — нерпы работали. Значит, есть рыба, — прилив и Тлани-ла пригнали ее из океана. Будут и сивучи.
— Урд, — сказал Тавазга. — Хорошо!
Вспомнил, что сегодня ничего не ел, достал юколу, отрезал кусок брюшка, стал жевать. Вкусная попалась юкола, но жесткая, у Тавазги быстро устали челюсти, он подумал: «Старею, что ли?»; доел кусок, спрятал юколу в охотничью сумку. Конечно, сушеную рыбу подогревают на костре, тогда она сочной делается, однако сейчас некогда: собаки уже отдохнули, надо тащить к воде лодку.
Отвязав упряжку от нарты, Тавазга продел конец ременного потяга в кольцо на носу лодки, взялся рукой за борт, крикнул:
— Та-та!
Собаки ходко взяли, поволокли ее, и в минуту она была на краю припая. Тавазга отвел собак к нарте, воткнул в снег остол, привязал Метара; вернулся и осторожно столкнул легкую долбленку в воду. Она ожила, заиграла, будто обрадовалась веселому делу. Тавазга немножко удивился: море казалось совсем гладким. Значит, под шугой не видно было волн. Шуга, как маслом, заливала воду.
Тавазга опустил в лодку ружье, гарпун, сумку и, придерживаясь о припай веслом, ловко (когда лодка поднялась на волне и замерла) прыгнул на кормовое сиденье. Сразу оттолкнулся, быстро погреб от берега.
