Что есть что? | страница 2



— Дитятко! — негромко крикнул в комнату. — Чего-нибудь тепленькое человеку на ноги.

— Сам бери! — послышалось из-за неприкрытой двери. Голос был женский, но хрипловатый, больше напоминавший мальчишеский, и с заметным акцептом. Слова прозвучали как «Шам беры».

Ефрем хохотнул, крутнул сокрушенно-восторженно патлатой головой.

— Молодая, грубит. Власть показать хочет.

Он пошарил под вешалкой, достал байковые тапочки, подал мне, другие, попроще — шоферу, который блаженно жмурился, привалившись к печке, и курил.

— Грейтесь, прошу. — Ефрем широко повел рукой, как бы отдавая нам тепло всей комнаты. — А я сейчас, быстренько спроворю закусить. И Файка мне поможет. Дитятко, как ты, а?..

Из-за двери донесся тоненький смешок, зашипела и заиграла пластинка. Ефрем опять крутнул головой, подмигнул нам: «Смешно, правда?» — и вышел в сени, сказав:

— Это мы сейчас.

— Завсегда с запасцем, — кивнул ему вслед шофер, охотно намекая на выпивку. — Такой мужик. Завсегда…

Ефрем Колотов носил еду, раскрыв настежь дверь прихожей. Ловко прихватывал одной рукой сразу по нескольку кастрюлек, мисок, тарелок — прижимал к груди, животу. Маленькое ведерко с брусникой принес в зубах.

К потолку была подвешена большая лампа, она светила мягко, с легким керосиновым запахом, на полу от нее покачивалась круглая тень. И простая, грубоватая мебель: стол, табуретки, посудный шкаф, скамейка возле стены, — все казалось легким, смутноватым и оттого почти изящным. Ровно, глубинным теплом, грела печь, усыпляла. Из комнаты-горницы слышалась джазовая музыка. Она как-то мешала, была уж очень нездешней, и я жалел, что не могу встать и выключить патефон.

Потом с ветерком мимо нас пронеслось что-то яркое, округлое, запахло помадой. Я открыл во всю ширину глаза: это Фаина, жена Колотова, пробежала в сени. Оттуда зазвучал ее резковатый, мальчишеский говор, что-то загремело. Легким, долгим, застенчивым смешком отозвался Ефрем.

Меня тронули за плечо, слегка качнули, подняли под локоть.

— Прошу, человек, к столу. Как же!

Сел на гладкую, прочную лавку у стены, рядом с шофером, проморгался. Напротив — Ефрем ухмыляется исподтишка, румяный от беготни; на крупном, слегка горбатом носу капельки пота. Фаина и сенях стоит над шипящим примусом. В рюмках водка, на тарелках большие куски рыбы.

— Ну, — сказал, приглядываясь ко мне, Ефрем, — погреемся.

Выпили, и я подумал, вздрогнув от морозца под кожей: «Водка — это ж как спасение здесь. От стужи, морской соли, всегдашнего тумана. Примешь ее как заботу, душевность. А сколько ее выпивается просто так, без надобности, без нужды?..»