В первый раз Вадим пришел в этот зал на комсомольское собрание тридцать лет назад. Тогда он числился всего лишь выпускником ПТУ, по распределению направленным на знаменитый завод имени Немо. В следующий раз он выступал с этой сцены как гитарист их В И А, как тогда сокращенно называли вокально-инструментальные ансамбли. В те годы, наверное, каждый парень мечтал иметь электрогитару и участвовать в каком-нибудь ВИА. А петь тогда все старались высокими, делано гнусавыми голосами. Конечно, так ведь пел один из тогдашних кумиров молодежной эстрады! А бесчисленным ансамблям было модно (читай: разрешено и даже указано!) давать жизнеутверждающие, романтические или, на крайний случай, умеренно ироничные названия. Сидеромов может с уверенностью сказать, что, назови кто-нибудь свой тогдашний ВИА современными блатными и шизоидными словечками, тут не то что из комсомола бы поганой метлой погнали, а еще и построже что-нибудь устроили. Вот такие были времена!
Как все это от него сейчас далеко! Даже подмывает спросить: а со мной ли это, с нами ли это было? Но что делать, Вадик, прошлое возвращается только во сне! Произошла смена не только поколений, но и эпох: на твоих глазах и при твоем участии рухнула целая цивилизация! Посмотри на себя, каким ты стал, — ты ведь всегда себе нравился, не правда ли?
Сидеромов перевел взгляд со сцены на оконные стекла, в которых на фоне пепельного рассвета желтело его лицо. На Вадима смотрел усатый мужчина с большими, выпуклыми темными глазами. Сидеромов вынужден был признать взгляд этого человека несколько надменным. Впрочем, он-то знал, что потерявшее свои истинные краски отражение взирает на окружающий мир с явным преимуществом вполне обоснованно: не каждый рожден для того, чтобы переделать этот мир!
Чем облик неординарного человека, а в особенности великого, исторически значимого, отличается от миллионов других? Над этим вопросом Вадим не раз ломал голову, но так и не пришел к каким-то четким определениям. Может быть, тем, что люди называют красотой? Явно нет, достаточно понять то, что в разные эпохи, у разных народов, даже у разных слоев населения утверждаются совершенно разные представления о том, что в этой жизни красиво, а что нет. Ростом? Только не это! Как же тогда Наполеон? Ленин? Сталин? Нет, он же не утверждает, что все они или каждый из них осчастливили человечество; он имеет в виду только то, что это те, кто обладал огромной властью, решал судьбы стран и народов и, в общем-то, признан реформатором, — а это ли не высший уровень человеческой жизни? И вот, представьте, для таких деяний им не потребовалось ни двухметрового роста, ни медвежьей силы.
