Мне так и не удалось установить с Гуннаром Эммануэлем по-настоящему непринужденных отношений, а сделать это сейчас казалось еще труднее. Вначале он искал моих советов и пытался пробудить мой интерес, я же проявлял нетерпение и, возможно, некоторую холодность. Сейчас сложилась противоположная ситуация. Это я стремился завоевать его доверие, в частности, по чисто человеческим причинам, а не только в поисках интересного материала. В его переживаниях, похоже, скрывался некий смысл, который мне страшно хотелось раскрыть. Его теперешняя замкнутость была вполне естественной реакцией, тем более что существовало единственное разумное объяснение: передо мной симптомы начинающегося психического заболевания. Но когда я посоветовал ему обратиться к университетскому психиатру, он наотрез отказался.
Это было очень странно. Иногда, в качестве чистой игры воображения, я выдвигал кое-какие «сверхъестественные» объяснения его переживаний, но у него это не вызывало ни малейшего интереса. По-моему, он считал меня легкомысленным. Я давал какой-нибудь исторический комментарий и жадно ждал его суждений. Он же по большей части неприязненно отмалчивался. «Ясное дело, ежели кто хочет лишь шутить да насмешничать, так пожалуйста.» Так звучал его обычный ответ.
Он ни в малейшей степени не был мистиком, этот степенный сын Хельсингланда, но в то же время желал, чтобы к его переживаниям относились всерьез, словно бы речь шла об объективных феноменах. Мои объяснения его обижали. Все это было очень странно.
Хочу ненадолго остановиться на приключениях в коридоре и спальне. Нет сомнений, что Гуннар Эммануэль воспринимал себя в роли принца Альберта>{28} во время его ночного супружеского визита к жене, английской королеве Виктории>{29}. Не исключено, что его начитанности хватило на подобную идентификацию, но каким образом он сумел представить себе помещение (Балморал?), людей и обстановку — выше моего понимания. Я ведь знаком с этой эпохой чуть лучше, но люди типа, например, лорда Броэм, для меня не больше, чем имя, и почему Гуннар спутал меня с воинственным лорд-канцлером, я уразуметь не в состоянии. Остальных персонажей в этом видении мне определить не удалось, кроме разве что просителя в зеленом фраке, который наводит на мысль о короле Луи Филиппе>{30}, эмигрировавшем в Англию после революции 1848 года.
Викторианская любовная ночь, стало быть, имела место после 1848 года, который мы можем считать безусловно terminus post quem
