— Ну пожалуйста, – продолжала канючить она. – Почему мне нельзя поставить елку? Ведь у всех осталь ных она будет.
— Мы евреи, – многозначительно возражал отец. – Мы елок не ставим.
— Ну совсем маленькую, – приставала сестра.
— Елка у нас в доме появится только через мой труп, – говорила мама.
— Она сможет стоять на балконе, – не унималась сестра.
— Даже речи быть не может, – не сдавалась мама. – Никаких елок. Это мое последнее слово.
Дискуссия обычно заканчивалась тем, что сестра выкрикивала что‑нибудь злобное и хлопала дверью к себе в комнату с такой силой, что казалось, дверь сорвется с петель. Независимый сторонний наблюдатель мог бы сделать вывод, что переговоры тем самым окончены. Однако ничего подобного, ибо сразу после этого происходило следующее:
1. Любезный сосед (возможно, по просьбе моих родителей) срубал у себя на загородном участке маленькую елочку и дарил сестре.
2. Сестра ставила елочку у себя в комнате, наряжала ее на христианский манер и клала под нее свои подарки.
Оставалось только восхищаться сестрой. Но даже выиграв битву за Рождество, что она проделывала ежегодно, сестра не удовлетворялась достигнутым. Нет, теперь ей хотелось, чтобы мы еще водили хоровод вокруг елки.
— Через мой труп, – заявляла мама.
— Мы евреи, – говорил отец. – Мы не пляшем вокруг хвойных деревьев.
— Ну пожалуйста, – пыталась уговорить сестра. – Всего один разочек.
Но тут уж граница была непреодолимой. Да, мы не были верующими, не ходили в синагогу и не носили пейсов, но хоровод вокруг деревьев мы не водили. В результате все заканчивалось всегда одним и тем же печальным образом: моя любимая сестренка танцевала вокруг елки в полном одиночестве, круг за кругом, распевая песни о счастливом Рождестве.
* * *
Сейчас, чуть более тридцати лет спустя, я поднимаюсь в ту комнату, где происходила нескончаемая борьба за Рождество, и бужу сына. Он совершенно без сил, но после долгих препирательств умудряется спуститься по лестнице и добраться до кухни. Там стоит отец, вернувшийся после рекордно короткой прогулки, и поспешно сгружает приготовленные бутерброды на три тарелки.
— Сколько тебе дать, Лео? – спрашивает он. Сын пожимает плечами. Он, похоже, еще не до конца проснулся.
— Я положу три, – предлагает отец. – Лучше по есть как следует.
Лео берет бутерброд и начинает потихоньку грызть с угла.
— Что это с ним? – озабоченно спрашивает отец. – Он заболел?
— Он просто устал, – отвечаю я.
— Лео, ты болен? – беспокоится отец.
