Но это было очень давно – теперь старшее поколение, с которым я обычно проводил такие праздники, за исключением бабушки, умерло. Тем самым семья утратила часть своей боевитости и стала более шведской по характеру. Думаю, мы с сестрой в конце концов получили то, о чем мечтали. Со всеми вытекающими плюсами и минусами.
* * *
Закрыв балконную дверь, я спускаюсь на кухню. Там стоит отец и делает бутерброды – в промышленных количествах. Перед ним аккуратными парами разложены шестнадцать кусков хлеба в ожидании превращения в восемь двойных бутербродов. Потенциальная начинка лежит рядом. Колбаса из сетевого магазина "Лидл" (стопроцентно некошерная), сыр и нарезанные овощи.
— Сколько вам понадобится? – спрашивает отец, размазывая масло на одном из кусков хлеба так, чтобы оно доходило до краев.
— Я могу сам себе намазать, – отвечаю я. – Мы ведь никуда не опаздываем?
— Сколько тебе надо бутербродов?
— Не знаю. Пожалуй, три.
Отец смотрит на меня скептическим взглядом.
— Неужели тебе этого хватит? Ты ведь всегда так много ешь.
— Хватит, – отвечаю я.
— А сколько сделать для Лео? – спрашивает он.
— Не знаю.
— Где он, кстати?
— Спит.
— По–прежнему? И сколько этот парень еще будет спать?
— Он вчера довольно поздно лег, так что наверняка часов до восьми.
— Не пойдет, – говорит отец. – Мы ведь меньше чем через час должны выехать.
Я несколько раз моргаю, словно пытаясь окончательно проснуться.
— А мы не можем поехать чуть позже? – предлагаю я. – Чтобы он еще немного поспал.
— Я уже сказал, что не хочу выезжать слишком поздно. Я сейчас пойду гулять с собакой, а ты пока можешь разбудить сына.
Я наблюдаю за тем, как отец бредет по улице со своей любимой собакой. В отличие от нас с сестрой, он, похоже, всегда чувствовал себя в этом пригороде как дома. У нас же этого ощущения так и не возникло. Вероятно, потому что чисто шведское окружение напоминало нам о том, насколько наша семья, на самом деле, отличается от остальных. Разумеется, мы изо всех сил старались не выделяться. Особенно сестра, чье безудержное стремление отмечать христианские праздники выходило за рамки моего понимания. Ведь ей хотелось не просто праздновать Рождество, а непременно с елкой. Когда сестра каждый год в конце осени излагала это свое желание остальным членам семьи, нельзя сказать, чтобы оно находило живой отклик.
— Ни за что, – категорично заявлял отец.
— Ни в коем случае, – столь же категорично отказы вала мама.
Судя по всему, вопрос о рождественской елке был почему‑то особенно щекотливым. Ведь, как уже говорилось, ортодоксальными евреями мы не были. Мы ели свинину, когда ее нам давали, красили яйца на Пасху и ходили в церковь по случаю окончания учебного года. Но елка явно знаменовала собой для родителей ту невидимую границу, дальше которой ассимиляция для них оказывалась невозможной. Впрочем, моя сестра, надо отдать ей должное, была не из тех, кто сдается после первой попытки.
