Если поиграть в психолога–любителя (от чего, в принципе, лучше бы воздерживаться), то, пожалуй, можно рассматривать собирательство как некую форму компенсации за все, что бабушке Соне пришлось оставить при переезде в Швецию. Ведь она все‑таки выросла в Берлине. Ходила там в школу, была окружена друзьями и чувствовала себя дома. Тем не менее я никогда не воспринимал ее как беженку или иностранку. Почему – не знаю. Может, потому что она, в отличие от остальных родственников, приехала сюда вместе с родителями и сестрой? Или поскольку она никогда не говорила или не делала того, что отличало бы ее от местных жителей? Впрочем, когда бабушка Соня казалась мне, по сравнению с мамиными родителями, такой же типично шведской, как танец лягушат на праздновании Дня летнего солнцестояния, система критериев у меня была несколько смещена. Вероятно, я никогда не задумывался над ее прошлым, потому что ее история оказывалась в тени историй родственников, которым довелось испытать гораздо худшее.
Между тем отнюдь не легко в девятнадцать лет, оставив все, начать жизнь заново, в новой стране. Особенно в такой холодной и негостеприимной стране, какой, судя по всему, была в то время Швеция по отношению к тем, кто отличался от остальных. Кроме того, бабушка любила Берлин и вовсе не хотела уезжать. Полагаю также, что она не понимала всей серьезности происходившего. По словам моего отца, она вместе с другими немцами стояла на улице и приветствовала Гитлера криками "Ура!". Ей, как и многим ее ровесницам, лидер национал–социалистической партии казался невероятно красивым.
Понять это трудно: и тогдашний идеал красоты, и то, как еврейка, находясь в Германии тридцатых годов, могла не видеть в нацизме угрозу. Возможно, поведение бабушки Сони было неким подростковым бунтом. Или же она, подобно бабушке Хельге, жила под стеклянным колпаком. А в случае, если человек не видит необходимости отъезда, он потом гораздо сильнее тоскует по прежней жизни.
Как и многие другие родственники, после окончания войны бабушка Соня неоднократно ездила в Берлин. Что она испытывала, вновь видя город, откуда ее когда‑то изгнали, я не знаю. Открыто она об этом не говорила, и меня в любом случае больше интересовали присылаемые ею открытки и маленькие подарочки, которые она привозила домой, похитив со шведского стола в гостинице. Мне всегда казалось, что в этих упаковочках есть нечто магическое, будто они позволяют прикоснуться к другому, увлекательному миру, ожидающему меня за пределами Швеции. Судя по поведению Лео, он ощущает нечто подобное. В точности как бабушка Соня, он ворует не только для себя, но и для тех, кто остался дома. Он хорошо продумал, что им подарит. Годовалый младший братишка получит маленькие упаковки масла, которое сможет есть руками. Средний брат получит мед и "нутеллу", и еще что‑нибудь, конечно, предназначается маме и бабушке. Все это выливается в сложную операцию: сын кружит вокруг шведского стола, как акула вокруг добычи, и то и дело как можно незаметнее кладет подходящие упаковки к себе на тарелку. Затем он приносит свою коллекцию на наш стол и выжидает удобного случая, чтобы спрятать ее в надежное место. Роль воришки для него нова, и он еще не понял, что, совершая что‑нибудь противозаконное, лучше вести себя самым обычным образом. Вместо этого он подозрительно озирается, желая убедиться в том, что на него никто не смотрит, а потом быстро прячет наворованное под большую высокую салфетку. Отец наблюдает за ним с улыбкой.
