Моторы «Боинга» натужно ревели. Самолет раскачивало из стороны в сторону. Иногда он падал в такую глубокую воздушную яму, что пассажиров и их вещи поднимало под самый потолок самолета, а потом резко швыряло на пол и заносило в бок.
Галин держалась за мою руку и плакала. Иногда она назвала меня Марсель и просила обнять ее.
– Марсель, я боюсь умирать, обними меня. Эдит никогда не узнает этого и не будет сердиться на нас, Марсель.
Я смотрел в иллюминатор на облака и мне в тумане виделся ринг, где я в тяжелом поединке завоевал звание чемпиона мира. Зачем оно мне нужно? Я подарю любому свой чемпионский титул, лишь бы остаться жить. Боже, почему жизнь так скоротечна?
Я крепко обнял Галин и стал ждать удара, который поставит все на место. Все будут равными, не будет гениев и не будет простых людей, все будут просто людьми.
Оттолкнув от себя Галин, я бросился к своей спортивной сумке, чтобы достать фотографию Эдит и взглянуть на нее в последний раз.
Рядом со мной разбился стеклянный предмет, и я открыл глаза. Мой бокал лежал на гранитной плитке, а я ничего не мог понять: где я и что со мной.
Подошедший официант любезно осведомился:
– Кофе вашей дамы записать в ваш счет?
Но рядом со мной никого не было. Недопитая чашечка кофе одиноко стояла напротив меня.
Зачем я ее оттолкнул?
В 1957 году мне было семь лет, но мне почему-то казалось, что я уже был взрослым и по какому-то недоразумению я стал маленьким. Мне приходится играть с мальчишками, которым еще предстоит идти в школу и учиться всему, что я уже давно знал.
Два года назад, пролистав отрывной календарь за 1955 год, я отчетливо вспомнил Никиту Сергеевича Хрущева, бывшего первого секретаря московского городского комитета коммунистической партии, Долорес Ибаррури, несгибаемую Пасионарию, председателя коммунистической партии Испании и многих других деятелей коммунистической партии и советского правительства, с кровью вошедших в историю России. Взрослые только ахали, когда я безошибочно называл фамилии и имена тех, кого мне показывали в календаре, говорили, смотрите какой способный мальчик, гладили меня по голове и мгновенно забывали о том, о чем они только что беседовали со мной. Я помнил не только то, кем они были в 1955 году и до этого, но и знал, что с ними будет потом. Каким-то внутренним чувством я понимал, что говорить об этом взрослым совершенно не обязательно.
Мы бежали по летнему, залитому солнцем тротуару, и катили перед собой обода велосипедных колес без спиц, подталкивая их или палочкой, или крючком, сделанным из стальной проволоки. Лязг тонкого металла обода об асфальт был громким, и он создавал ощущение нахождения в прозрачной кабине одноколесной машины, несущейся по тротуару при помощи волшебной силы, готовой поднять тебя ввысь и понести над землей, над твоим городом, над большой рекой и унести так далеко, куда не ступала нога ни одного путешественника.
