привалило. Верёвка цела целёхонька рухнула нам на головы, вместе с внушительным куском дерева,
на которое мы так рассчитывали.
От неожиданности и тяжести комля, долбанувшего промеж глаз, я с визгом полетала в грязь. Фонтан
вонючих липких капель взметнулся к небу, но прежде чем он обрушился вниз, добавив прелести моей
неземной красе и седины той моей части, что являлась рьяным поборником гигиены, под моей попой
раздался протяжный полустон-полурык.
Ох ты ж, стринги люминесцентные мне на череп! Я на Алехандро приземлилась! Пригорбунилась в
смысле. Упс... А ведь ещё и причервячилась, приязвилась и ещё бог знает причеголась! Мама! А у
меня в том районе самые ценные и ранимые области организма!!!
Взвыв, как Казанова, обнаруживший герпес там, где не надо, я подскочила и непонятно как
вылетела из ямы, позабыв и про невозможность разбега, и про скользкую глину и даже, про четверть
дерева у себя на голове. Так и завертелась оленем-недоумком вокруг своей оси, пытаясь осмотреть
филейную часть и убедиться в отсутствии ‘подарочков’ от гниющего подпопишника.
– Зараза!! – Сиплый вопль из тёмной ямы и вслед ему неправдоподобно длинная тирада, куда
более грязная, чем моя собственная шкура, прозвучали как гром среди ясного неба.
Вот блин горелый! Не ‘как гром’, а ‘вместе с громом’. Хорошо хоть молния ударила где-то в
отдалении, а то было бы тут мясо, запечённое в глине!
Осторожно проковыляв к краю, я глянула вниз. Не хватало ещё, вытаскивая горбуна, снова
навернуться. Это уже будет какая-то карусель, а не яма.
Уродец кряхтя и пополняя мой словарный запас новыми цветистыми оборотами, сидел на дне. От
проносящихся над нами угрожающе-мрачных туч в природном узилище заметно потемнело и я видела
лишь силуэт вонючки, потирающего явно ушибленные и помятые части тела.
Перекрестившись правым копытом, я порадовалась за свою нервную систему и чуткую душевную
организацию. Слава Богу, разглядеть к каким именно местам я прижималась и чем конкретно эти
самые места кишели оказалось невозможным. Боюсь, осознай я в полной мере весь ужас
своеобразных объятий, грохнулась бы в обморок. Причём туда, откуда только что выбралась, и на
того, благодаря кому сейчас трясусь, как чихуа-хуа на складе пылесосов.
Алехандро задрал голову и, втянув воздух сквозь чёрные зубы, незаметные на чёрном лице. От
грязи и недостатка света он вообще весь казался чёрным. Только белки глаз чуть выделялись на
общем фоне, да радужка отливала расплавленным серебром.
