Сияя глазами, принимается меня просвещать:
– О прототипе Неизвестной я когда-то читала… уж и не припомню, где. Она была крестьянкой и служила горничной у барыни – кажется, в Курской губернии. Племянник барыни, офицер по фамилии Бестужев – не декабрист – увидел девицу, воспылал страстью и предложил руку и сердце. Новобрачные поселились в Петербурге. Девочку обучили грамоте и этикету. Потом сказка закончилась: Бестужев скончался, брак аннулировали, а молодую женщину отправили в деревню. По дороге она умерла. Крамской знал жену Бестужева, был пленен ее красотой и обессмертил в своей картине… Такая вот история.
– Красиво – и печально.
– Увы, это легенда. И как всякая легенда вряд ли соответствует истине. Насколько мне известно, для картины позировали три или четыре женщины, включая дочь и племянницу Крамского.
– Да что ж такое! Как ни услышу романтическую историю, обязательно окажется выдумкой. Не хочется верить, что жизнь – сплошной критический реализм, а приходится.
В комнате среди книг Анны отыскиваю альбом Крамского, читаю текст и разглядываю – сначала этюд к «Неизвестной», тот, что хранится в Чехии, а затем и саму картину.
Что касается этюда. Нарисована на нем цыганистая фемина. Далеко не красавица, но явно спесивая и стервозная. Мордуленция упитанная, темные глаза под густыми дугами бровей прищурены презрительно и нагло. Носина немалых размеров, губки пухлявые, злые, лобик узенький. Пышные темные волосы собраны сзади в пучок.
Перехожу к репродукции «Неизвестной».
Да, глаз не оторвать (это я о барышне). На вид лет двадцать с копеечкой, соплячка еще – по нынешним временам. А тогда, небось, считалась дамой в самом соку.
Мне она знакома едва ли не с ясельного возраста. Сколько себя помню, столько, наверное, ее и знаю. Она сопровождала меня по жизни: победоносно и печально смотрела с листочка календаря, покачивалась – в виде кулончика – на могучей груди какой-нибудь тетки. Ее руки были засунуты в муфточку, агатовые глаза загадочно мерцали из-под век. А за ней стыл морозный Питер, отчего мне самому становилось зябко. Она была чертовки хороша, да что там – она была прекрасна.
И все же чем-то она мне не нравилась.
Теперь, кажется, понимаю – чем. Слишком она гламурная, точно сошла с картинки модного журнала. Наверняка эта франтиха – любовница какого-нибудь денежного господина, толстенького и немолодого, как мой нынешний клиент. Катит себе независимо в коляске, одета с иголочки, поглядывает на зрителей свысока, а сама тоскливо понимает: бросит ее спонсор, и податься будет некуда. Разве что на панель. Оттого и сумрачны ее глаза цвета черного бархата…
