Я неопределенно пожимаю плечами и покидаю фальшивый ресторанный уют.
А он остается, угрюмо сгорбившись, лощеный зверь, самоуверенный и жестокий. К таким лично я никогда не испытывал особо нежных чувств, но и этому зверю дано любить и страдать.
Небрежно рассчитавшись с официантом, Ким выходит из зала, получает в гардеробе пальто и накидывает на плечи. На улице возле ресторана среди других иномарок поблескивает черная глыба – его джип.
Ким спускается по ступенькам крыльца и делает три или четыре шага в сторону своей машины. Из мрака выныривает малорослый парень. Ким лишь успевает заметить блестящие из-под капюшона глаза – в следующую секунду живот пронизывает нестерпимая боль, и других ударов он уже не ощущает… Опустившись на колени, бессмысленно смотрит на убийцу и валится вбок, на палые влажные листья…
* * *
О смерти Кима Ежик узнала от приятеля, веселого, вечно сосущего пиво пацана. Он и об убийстве сообщил с широкой шутовской улыбкой: твоего-то бывшего зарезали, как барана. И удивился, заметив, что она побледнела.
Она проревела часа два, лежа ничком на своей кроватке в общаге.
Отчего? Бог весть. Любви к Киму она особой не испытывала, и слезы ее были, скорее всего, бабьей жалостью, не более.
Она так и останется кошкой, которая гуляет сама по себе, любит ночные бессонные разговоры по душам, курево, пиво и рок. Но в эти два часа Ежик была несчастна как девчонка, потерявшая любимого.
* * *
Вчера получил привет от ментовки.
В поте лица зарабатывая бабло, я вез в «копейке» очередного пассажира – егозливого золотозубого мужика с явно уголовной внешностью – и тут мою ягодицу принялся массировать мобильник, отчаянно вибрируя и зуммеря. Я достал электронного шалуна, поднес к уху – и знакомый опер (тот, что схож с Сергеем Есениным) промурлыкал густым медоточивым баритоном: «Завтра заедь ко мне. Пошептаться надо…»
В «есенинском» кабинете, где я ни разу не бывал, царит почти женская опрятность. Сейф увенчан горшочком с зеленью. Вспоминаю свои кабинеты в бытность мою следаком прокуратуры, а позже опером. Вот уж чем-чем, а аккуратностью они явно не блистали.
На «Есенине» серый свитер, джинсы и запыленные туфли, и кажется он таким домашним, таким в доску своим, что у посетителя наверняка возникает сильное желание панибратски потрепать его по плечу (чего я, естественно, не делаю). Прежде его охристые волосы были мило острижены ежиком. Сейчас прическа пышнее, и пробор посредине. Парень откровенно подчеркивает, что он двойник неприкаянного гения, родившегося в Рязани и удавившегося в Питере.
