Двадцатидвухлетняя Соня, соседка Ады Аркадьевны, собирается кормить грудью новорожденного, но Коленька, распеленатый, красный, потный, сучащий ручками и ножками, никак не хочет брать сосок. Видно, его тревожит непонятный тонкий свист за стеной, постепенно нарастающий, непрерывный, ноющий, как зубная боль.
– И что это бабушка Ада за стеночкой расшумелась, – напевает сыночку Соня. – Ну и пускай себе, а мы поедим маминого молочка. Ну, давай, миленький, мамино молочко вкусненькое.
Напрасные старания – Коленька отворачивает сморщенное крохотное личико. Пронзительный, визгливый звук доходит до предела, какое-то время держится на этом пределе и обрывается.
Соня смачивает сосок своим молоком, снова дает грудь сынишке, и тот начинает сосать, причмокивая и надувая щечки…
Вечером того же дня бабе Клаве звонит придурковатая Надежда из соседнего подъезда. Ей еще нет семидесяти, и баба Клава считает ее молодой.
– Аркадьевна-то померла, – возбужденно тарахтит Надежда. – В одночасье. Соседи, которые над ней, глядят, а из ее кухни дым валит. Стали в дверь звонить, не отворяет. Собрались было слесаря вызывать, но на счастье дома Сонька оказалась, которая в декретном, Аркадьевна на всякий случай ей свои ключи дала. Отперли дверь, чад кругом, а она мертвая лежит. Поставила чайник на плиту – и каюк, склеила ласты. Вода-то выкипела нафиг, а чайник, говорят, аж почернел, как уголь и распаялся. Вовремя поспели. Еще бы немного, и пожар случился, Кто бы мог подумать, что Аркадевна так сразу окочурится. Вот уж точно, все мы под Богом ходим, а ей уж за восемьдесят было…
– Давай трубки положим, – сквозь боль выдыхает баба Клава, – у меня чтой-то сердце закололо.
Трясущейся рукой лезет в карман халата, достает пузырек с валидолом. Но положить под язык утихомиривающий сердце белый кружочек удается не сразу, таблетки сыплются на пол.
– Клюшка старая, – со злобой бормочет она, обращаясь к Аде Аркадьевне. – Интеллигентка вшивая. Допрыгалась.
Успокоившись, надевает очки, усаживается смотреть телевизор, потом долго готовит ужин, тщательно моет за собой посуду, аккуратно раскладывая чистые чашки, тарелки и ложки по местам. Приняв лекарства, охая, грузно укладывается на кровать, пытается заснуть, – но внезапно в солнечном луче, пробивающемся сквозь пропыленные шторы, появляются две смеющиеся головы. Поразмыслив, она догадывается: это проклятые соседи, мать и сын. Сначала баба Клава никак не разберет слова, потом, вслушавшись, различает: «Мы тебя достанем, бабка!» – «Ничего, еще поглядим, кто кого», – отвечает баба Клава и силится встать, но она точно опутана веревками.
