– Можно, Наташенька?
Зная по опыту, что визит затянется надолго, вру, хотя терпеть этого не могу, да и не умею:
– А я как раз собралась по делам. Вот сейчас домою и…
– Да ты не волнуйся, Наташенька, я на минутку.
Тяжело опираясь на палку, большая тучная баба Клава тащится на кухню и по-хозяйски усаживается на стул. С ее приходом хмуроватый полдень окончательно блекнет, в квартире водворяется что-то старческое и унылое.
– Опять они меня донимают, Наташенька. Соседи, которые сверху. Решили меня уморить. Сначала дырочки просверлили, стали за мной подглядывать. А теперь принялись через эти дырочки газ пускать. Убить меня задумали, а квартиру присвоить. Ну ничего, они первые начали. Пускай теперь получают. Я чего к тебе пришла. Хочу позвонить. Мой-то телефон они прослушивают.
Баба Клава звонит участковому и долго, сердясь, объясняет басом, что ей нужно. Потом кладет трубку и выдает резюме:
– Поганая у нас милиция. Долблю им, долблю, дескать, порешить меня хотят, а они не чешутся. Само собой, какое им дело до стариков!
– Вам бы с дочерью соединиться, баба Клава.
– Так она этого не хочет. – Старуха достает платок, вытирает слезящиеся глаза, трубно сморкается. – Ей и без меня расчудесно. Старший сын, внучок мой, вырос, женился, жилье купил. Сама живет с мужем и младшим сыном в трехкомнатной квартире, катается как сыр в масле и ждет не дождется моей смерти. Чтобы младшего сыночка сюда поселить. Он ведь у меня прописан. Я-то зачем ей сдалась? Со мной одни только хлопоты. А я возьму и завещаю свою долю церкви. Шиш они получат квартиру, вот что!
Баба Клава бранится, грозно потрясая палкой, но я понимаю: ничего она не сделает, не обделит внучонка, кровинушку свою.
– Я ведь окна закрытыми держу, – доверительно сообщает баба Клава, в ее близоруких глазках мерцают искорки безумия. – Откроешь – они и влезут. Самое страшное – ночью. Я уж все замки проверю, а все равно боязно.
Слушаю вполуха. Мне жаль бабу Клаву: сын ее погиб в Афганистане, мужа похоронила. И все же – стыдно признаться – она раздражает меня. Еле выпроваживаю старуху. После нее остается ощущение холода и тоски, точно я спустилась в сырой замшелый погреб.
Как не хочется дряхлеть! Неужто и я когда-нибудь стану такой, никому не нужной, всем мешающей и потихоньку лишающейся рассудка? Нет, если останусь на старости лет одна, а это более чем вероятно, – покончу с собой. Горсть таблеток и – освобождение.
Странно, почему старики не прибегают к суициду, такому мгновенному и простому решению всех проблем? Допустим, кто-то боится как самоубийца попасть в ад. Но сколько пожилых не верят ни в рай, ни в преисподнюю. Они-то зачем продлевают свою бесполезную мучительную жизнь?
