— Я тоже уеду, — сказал Абель.
— Ты? А ты-то куда?
— В море, — ответил он.
Это была правда, он и впрямь должен был уйти в море. Другого выхода не оставалось, после того как отец счел, что ему не по карману и дальше держать сына дома. Но тем самым отец только пошел навстречу его желаниям.
— Значит, в море уйдешь, — сказала мать Абеля. — В четырнадцать-то лет. — И она покачала головой.
— Уже пятнадцатый, — поправил сын.
— Я и сам начинал как раз в его годы, — сказал отец. — И народ вокруг тебя будет отборный. В мое время такого не было.
На прощанье Абель получил от отца золотой совет: не прятать деньги в карманы брюк, как это делают другие моряки, а класть их в кожаный бумажник. Вот, возьми его с собой. Через него уже прошел не один шиллинг.
Абель спустился с верхотуры и открыл дверь на кухню. Отец крикнул сверху:
— Не вздумай только пить ее зелье!
— Не вздумаю, — ответил Абель.
Мать сидела с тупым видом, держа на коленях пару серых варежек. Лицо у нее пошло красными пятнами. Время от времени она поворачивала вафельницу в печке, на тарелке уже лежало несколько готовых вафель.
— Зачем он это кричал? — спросила она. — Я совсем и не думала тебе подносить.
— Ясно, — сказал он.
— Да и не готово оно для питья, — продолжала мать и, приподняв какую-то трубу, заглянула под какую-то крышку.
— Счастливо оставаться, — сказал Абель и протянул руку.
— Постой, ты вафель не хочешь?
— Да ни к чему. Отец отвезет меня на судно, там меня и покормят.
— А ведь я для тебя их напекла, — огорченно сказала она, — может, тогда хоть варежки возьмешь?
Абель помешкал, но все-таки сказал «возьму».
— Я по ночам их вязала.
— Но ведь сейчас лето.
— Я, правда, спустила несколько петель, но потом их подняла.
— Спасибо за варежки, они мне очень пригодятся.
Отец тоже сошел вниз и начал подгонять его:
— Нам пора, нам пора.
На том прощанье и закончилось. Мать не поднялась, чтобы поглядеть ему вслед. Она лишь пробормотала непослушным языком: «Счастливо тебе», однако с места не встала.
Но не в этот, первый, а во второй раз он вернулся домой, совершенно изменившись внутренне и внешне, и остался таким на всю жизнь.
Впрочем, он и в первый раз вернулся не совсем таким, каким уезжал, старше на четыре года, выше ростом, опытнее, тише в повадках, да и лицом получше — веснушки все пропали. Он начал курить трубку, покачивать плечами на ходу, и порой с губ у него срывалось какое-нибудь незнакомое словцо. Да, он повидал бури и штормы, пережил кораблекрушение, сломал ребро, участвовал в драках в дальних портовых городах, все, как и положено. При этом он почти не привирал, и потому ровесники с превеликим интересом слушали его рассказы.
