Однако порой невестка ее слегка раздражала, особенно если вдруг начинала многословно корить Лесю за ту самую «непочтительность», то и дело поминая Священное писание да Божий закон.
У околицы их окликнул чей-то насмешливый голос:
— Эй, каханки! Куда путь держите?
Леся оглянулась кругом — так и есть! Возле ограды, привалясь к ней спиной, стоял в развязной позе Михал Горбыль.
С усталым раздражением Леся поглядела в его нагловатые, с прищуром, глаза.
— Чего тебе еще? — спросила она.
— Не дюже ты ласкова! — усмехнулся Михал. — А я вот тебе скажу: не перед тем ты недотрогу ломаешь.
Лесины глаза вспыхнули жгучим гневом, однако Михал остался по-прежнему невозмутим и держался все с той же циничной развязностью.
— Ты очами-то на меня не полыхай — не больно-то я тебя спужался! Ты бы перед Данилкой-ольшаничем нос кверху держала, лучше было бы! А передо мной нечего тебе гонишиться — чай, не чужой!
— Да что ты говоришь! — сощурилась девушка. — С каких это пор?
— Смейся, смейся! — ухмыльнулся в ответ Михал. — Поглядим, до чего досмеешься!
— Ты это о чем? — встревожилась Леся.
— Да о том, что еще Савел-то скажет, коли я ему расскажу, как ты со мной-то… Гнушаешься… Мы же с ним теперь не разлей вода!
— Испугал тоже! — бросила девушка и, капризно дернув плечиком, пошла прочь, увлекая за собой Ганну.
— Напрасно ты все же так, — укорила ее невестка немного погодя.
— Что напрасно? — Леся поглядела на нее с легким вызовом.
— Хлопца напрасно гонишь, — ответила Ганна. — Савел тебя не похвалит.
— Ох уж мне твой Савел! Да он сам за тех же хлопцев вожжой меня тягал — аль забыла?
— Он тебя не за тех тягал, — возразила Ганна. — Ты ему не прекословь, он теперь хозяин, сила… — добавила она совсем тихо.
Леся в ответ лишь безнадежно вздохнула: что с нее возьмешь!
Этот Михал с некоторых пор начал ее изрядно беспокоить. В последнее время он что-то уж слишком часто начал ее останавливать, занимать разговорами, делать туманные намеки. При этом он еще никогда не упускал случая тронуть ее за руку, толкнуться плечом, бедром, если доводилось сидеть с ним рядом, чего Леся, как могла, старалась избежать.
Поначалу все эти знаки внимания ее только раздражали, но со временем стали все больше тревожить. Несколько раз, когда собирались на вечерки, он приноравливался подстеречь, прижать ее в темных сенях. Как-то однажды ей даже пришлось залепить ему пощечину: слишком уж нагло и непристойно начал он ее тискать.
После этого случая Леся пожаловалась на него Тэкле — в темном углу, срывающимся шепотом, о многом даже не договаривая: ей немыслимо было выговорить, к а к мерзко и похабно ощупывал ее этот молодчик.
