Он был в странном состоянии -- словно после тяжелого удара на ринге, когда автоматизм защитных движений спасает от нокаута, но строка за строкой придавали ему уверенности, возвращали в реальность.
И снова, как на ринге, он видел неожиданно открывшимся объемным зрением все вокруг. Прежде всего Стаина, оцепеневшего, со смешно отвисшей челюстью, не понимающего, что происходит, -- уж такого от молчальника Дасаева он никак не ожидал (потом Жорик долго будет воспроизводить эту сцену в лицах и интонациях).
Но мелькнувший на секунду Стаин его не волновал, он видел чудо преображения Нововой. Она, завороженная, оторвалась от спинки кресла и, словно лебедь, готовый взлететь, взмахнув прекрасными крылами, потянулась к нему взглядом, теплеющим лицом. В эти минуты для нее не существовало никого в целом мире, только они двое, хотя наверняка она чувствовала, что на них, затаив дыхание, смотрят все гости, понимая, что это кульминация, тот сюрприз, которого так ждут на любом поэтическом часе. Снова, как в начале вечера, она легким изящным жестом отбросила тяжелые темные волосы от матовой шеи, -- и этот свободный, полный достоинства жест говорил: "Вот я какая! Мне читают такие стихи!"
Сегодня, спустя годы, Рушан не стал бы возражать, что это прозвучало как объяснение в любви к прекрасной Нововой, но тогда...
В лермонтовский монолог он вложил всю боль исстрадавшегося сердца, не познавшего ответной любви. Это было как бы его последнее "прощай" компании, с которой он вот-вот должен расстаться навсегда. Возможно, он всего лишь хотел подчеркнуть, что они с Ниночкой одинаково несчастны, одиноки в этот чудный майский праздник, в гостеприимном доме Старченко.
Но чувства сложно подвергать анализу, тем более такие спонтанные выходки. Он и сейчас не может толком объяснить, что с ним было, да и надо ли...
Слова, возникшие внезапно, так же неожиданно иссякли, и Рушан стоял, не смея сделать шаг ни к двери, где дожидался Стаин, ни назад, ни протянуть руку к Нине. Выручила ярко вспыхнувшая люстра под высоким потолком и неожиданные аплодисменты поднявшихся с мест гостей.
Больше читать стихи уже никто не решился. И вдруг, когда Ниночка, по-прежнему не замечая никого вокруг, поднялась ему навстречу, свет в зале снова погас и снова зазвучало "Арабское танго". Она положила ему обе руки на плечи и, приблизив взволнованное лицо, тихо прошептала:
-- Я так счастлива, спасибо тебе...
Со дня рождения Галочки Старченко и можно вести отсчет его новой влюбленности.
