Как будто даже плаха мне приснилась.
Как будто не стояла я, застыв,
В смеющейся толпе у эшафота,
Как будто бренный мир наш справедлив,
Как будто можно было ждать чего-то.
Художнику далекому хвала —
Любителю пиров и красок строгих.
Мы словно загляделись в зеркала,
У Вечности застывши на пороге.
Я глажу твой пушистый воротник
И бледное лицо средь меха прячу.
И ветер в галереях тихо плачет,
Задув ночник.
3.
В любви моей немало спорных мест.
Одно лишь, как судьба, неоспоримо,
Что всякая любовь – костер и крест,
И стрельбище, и посох пилигрима.
Ристалище, где бьются все без лат
С разлуками, в их странной круговерти,
И всякая любовь сильней стократ,
Когда она скользит по краю смерти.
В сплетении садов и галерей,
И пышных площадей, и темных залов,
Стоит она, как призрак, у дверей,
Скорбя о том, чего недосказала.
Невысказанных слов огонь немой
Нас мучит, и сквозь занавеси дыма,
Я думаю о том, любимый мой,
Что ты – любимый мой, и я любима.
Была когда-то. Но любовь, как сад:
Осыплется, умрет, взойдет, воскреснет.
Закатится в моря. Сорвется в ад.
Но только не исчезнет, не исчезнет.
4.
Робкий юноша – солнечный гений
Тянет утром блестящие нити,
И длинней, и загадочней тени,
Как всегда в ожиданье событий.
По дорожке, садовой и узкой,
Ты проходишь уверенным шагом,
Мне шнуруют воздушную блузку
К юбке цвета рубиновых ягод.
На аллею распахнуты ставни,
Узок лиф для свободного вдоха,
А в аллеях смеется и правит
Маскарадная наша эпоха.
Мне дышать так хотелось. Но скоро
Я об этом желанье забыла.
Есть в любви, смертоносной как порох,
Непонятная страшная сила.
Что-то грозное, будто шуршанье
В темных травах змеиного блуда,
И тогда уже каждый решает,
Как ему выбираться отсюда.
Из суровой и сумрачной чащи,
Где царят не желанья, а фатум,
И где гибель является чаще,
Чем на поле, где копья и латы.
Ты рукой меня нежно коснулся
И обрушилась тишь на ресницы,
Словно разом на свете уснули
Все деревья, и звери, и птицы.
Только море звенело негромко,
Чтобы слиться вдали с поднебесьем
И окутали сердце потемки,
Из которых мы после воскреснем.
На широкой и старой кровати,
За века повидавшей такое,
Что все наши грехи и объятья
Ей, как Джотто, поклоннику Гойи.
Там повсюду валялись вуали
И жемчужины с плоского лифа,
Но острее наточенной стали
Были взгляды, и тени, и мифы.
Горше хины, язвительней желчи,
Жгучей яда, попавшего в яства,
И библейского мифа темнее —
Раззолоченный миф государства.
Пусть король развлекается с лютней,
Только нас бы оставил в покое.
Кружат в залах безмозглые трутни,
