Кроме этого, за время пребывания в Париже Бонапарт достиг такой степени напряженности в отношениях с директорами, что дальше так продолжаться не могло. Когда во время одной из стычек он прибегнул к самому сильному, давно испытанному средству воздействия — пригрозил своей отставкой, — директор Ребель не дал ему даже договорить до конца:
— Не теряйте времени, генерал. Вот вам перо и бумага. Директория ожидает ваше заявление.
Бонапарт не стал писать заявления об отставке. Но его конфликт с правительством зашел в тупик. Исход борьбы оставался ничейным. И генералу было ясно, что бездействие приведет его к проигрышу партии.
Надо было воевать. Экспедиция во главе с Бонапартом отплыла из Тулона, и многие недели после этого о ней не было никаких вестей.
Все прочие события были как-то затенены этой авантюрой. В полнейшем спокойствии были проведены очередные выборы в Советы, а потом — при таком же равнодушии французов — уже ставшая традиционной кассация выборов, вследствие чего было достигнуто послушное большинство в органах законодательной власти. Никто даже не протестовал. Все с каким-то усталым презрением наблюдали, как Директория во главе с Баррасом делает еще один шаг к полной своей диктатуре. Директоры уже сделали так много невероятного и бесстыдного, что удивить кого-либо очередным бесстыдством было трудно. Баррас забирал в свои руки все больше власти, все большие суммы государственных денег пускал по ветру, приобретал все больше врагов — но, какую бы наглость он ни проявлял, это уже никого всерьез не задевало: все инстинктивно чувствовали, что режим исчерпал себя и что нужно лишь подождать, и он падет сам, без всякого вмешательства, потому что опираться отныне может лишь на самого себя. У нынешней власти не было абсолютно никаких сторонников; все пятеро директоров представляли в правительстве не какие-то слои населения, а исключительно самих себя.
«Люди, которые не могут обеспечить выплату жалованья даже клеркам, не продержатся долго» — таково было всеобщее мнение. Правда, никто толком не представлял себе, что будет тогда, когда Директория падет.
После всех неприятных событий, имевших место в конце марта, я круто переменила образ жизни. Я больше не разъезжала по Парижу, не посещала буржуазок и отвергала все приглашения. Если кто-либо приезжал ко мне, я сказывалась больной и не принимала. Упрямо придерживаясь такой тактики, я достигла того, что недели через две растеряла всех своих «друзей». Буржуа забыли обо мне и больше меня не беспокоили.
