Сюзанна и Александр | страница 85

Все это лишь углубляло мою обиду. Он уехал, он живет теперь в нормальной стране, где уважают аристократов, он пользуется почетом и вниманием, а я прозябаю в этом ужасном Париже, веду битвы за его реабилитацию да еще и подвергаюсь унижениям со стороны Клавьера. Более того, меня еще и обвиняют люди вроде Ле Пикара. И, подумать только, Александр даже не зовет меня к себе! Если на то пошло, я бы могла все бросить и вместе с детьми эмигрировать в Англию. Здесь, во Франции, не было ничего такого, чего бы я не согласилась оставить ради счастья быть с Александром. Но он не звал. Поль Алэн тоже был против этого. Филипп, видите ли, должен понять, что он француз… Но почему именно на меня возложена обязанность позаботиться об этом? Почему мы не делим эту роль надвое?

Словом, я начинала злиться, и мне хотелось поскорее уехать из Парижа. Возможно, в Бретани я почувствую себя спокойнее. Париж только усугублял те мои мысли, которых я и так боялась.

19 мая 1798 года ранним солнечным утром армада французских кораблей — больших линейных во главе с флагманом «Орион», фрегатов, корветов, бригов — снялась с рейда Тулонского порта и двинулась на восток. На кораблях было тридцать восемь тысяч отборных солдат, артиллерия, снаряды, лошади, книги. Прославленные ученые — Монж, Бертолле, Конте, Доломье — сопровождали эту таинственную экспедицию.

При выходе в море огромный, перегруженный флагман «Орион» задел дно. Многим показалось это недобрым знаком.

Так началось предприятие, будоражившее всю Европу еще за несколько месяцев до этого.

Никто толком не знал, куда направляется эта армада. Некоторые утверждали, что ее целью является завоевание Сицилии или Мальты. В начале мая возникли слухи, будто экспедиция, пройдя Гибралтарский пролив, повернет на запад, к Англии. Но особенно настойчиво муссировалась версия о желании Бонапарта победить Англию не на берегах Темзы, а на берегах Нила, — словом, утверждалось, что речь идет о захвате Египта.

Истина была известна лишь узкому кругу лиц. Но зато многие видели крайнюю авантюристичность задуманного предприятия. Куда бы Бонапарт ни отправлялся — в Англию или в Египет, все было против него. Англия господствовала на море, и соперничать с ней где-либо еще, кроме суши, — это значило вести сумасбродную игру, и даже успех не мог бы оправдать жертв, которые она за собой повлечет.

Спокойствие было для Бонапарта мучением, и он говорил об этом в открытую. Он полагал, что его предыдущие победы не могут побудить людей восхищаться им постоянно; для усиления славы надобно совершить еще что-то необычайное. «Если я останусь в Париже надолго, — говорил он друзьям, — все потеряно. В этом великом Вавилоне одна слава затмевает другую: достаточно было бы увидеть меня три раза в театре, как на меня перестали бы смотреть».