Подумать только, ровно полгода назад о подобном сценарии не мог помыслить никто из их семьи, а сейчас… Сейчас всё просто принималось как свершившийся факт, не смотря на то, что факт этот казался порождением самого настоящего безумия. Александр Сергеевич не знал ту истину, что царила в сознании внука, однако ему постоянно казалось, что пойди в тот вечер на поводу у сомнений он сам — ничего этого просто бы не было. Не было бы сомнений… предстоящего полёта… пугающей неизвестности.
Алька сидел на табурете у окна в позе лотоса и смотрел на чернеющее небо. Огромные тополя скинули листву, превратившись в дрожащие скелеты, с которых кто-то бездушный сорвал остатки плоти. В отдушине устрашающе завывал ветер. По оконному стеклу изредка ударяли крупные капли: они замирали с той стороны, словно в попытке разведать, что именно происходит в комнате, после чего содрогались от наскоков стихии и нехотя ползли вниз по стеклу, оставляя после себя грязные разводы.
Александр Сергеевич вспомнил, как в бытность ещё малышом, Алька неизменно уделывал внутреннюю поверхность кухонных стёкол гуашью. Было в этом что-то такое кричащее, необузданное, строптивое, идущее наперекор взрослому порядку. Алькино малолетнее сознание словно видело в подобном озорстве проявление собственных чувств — самого себя — и не желало идти на поводу у чёрствой взрослой политики. Как ни старалась Анна пресечь пагубную привычку сына, ничего не выходило. Альку не пронимали ни уговоры, ни просьбы, ни наказания — он продолжал малевать свои нехитрые узоры, вгоняя мать в отчаяние одним своим упорством. Александр Сергеевич ещё не преминул пошутить: мол, подрастёт, нужно сразу же в художественную школу определять, глядишь, воспитают очередного Малевича. Анна тогда улыбнулась и подула сыну в затылок. Тот оторвался от своего нехитрого занятия, состроил важное личико и посоветовал им всем его не отвлекать, а то иначе выйдет не шедевр, а самая настоящая каляка-маляка — сами ведь ругать снова станете! Анна не выдержала и засмеялась. Александр Сергеевич вслед за ней. Больше они не обращали на Алькино озорство внимания: Анна молча смывала наскучившие сыну рисунки, на месте которых тут же возникало что-то новое, не менее красочное и кричащее во всё мальчишечье горло. Возникала новая жизнь, которая разрасталась с каждым очередным мазком кисти, становилась ярче, а оттого теплее.
Тогда Александр Сергеевич впервые задумался о смысле бытия: а что если и наш мир так же нарисован на чьём-то кухонном окне рукой неугомонного младенца? Что если всё происходящее, не что иное, как игра детского воображения? Воображения, которое породило солнце и свет, радость и дружбу, любовь и тепло. Просто потом игра наскучила, а персонажи поднадоели. Ребёнок ушёл. Пришёл взрослый, который принялся счищать картину половой тряпкой, перемешивая цвета в грязь. Солнце погрязло во тьме — так родился страх! Радость смешалась с безразличием — так началась война. Любовь стала вожделением — так завершился род. В конце концов, всё перемешалось — так настала бездна!
