Голова почти проветрилась ото сна, мозги включились. Сразу стала ясна еще одна непонятность. Тишина. Отсюда уже были бы слышны ругань, вой скотины и крики. Что же я проспал? «И был покой, но в тот момент мы спали»… дальше уже и не помню, а ведь учили всю поэму наизусть. Надо перечитать и своим задать на лето. Всю. Целиком. Пусть учат. Вот брюзжания будет…
Взбежал на пригорок – и обмер. Центральных домов не было, только пепелища догорали. Ближайшие дома стояли, но с выбитыми стеклами и поваленными плетнями. По всей улице валялись тела. И никто не двигался.
На деревянных ногах начал спускаться по дороге, и сразу же справа у большого камня увидел ее. Наверное, она, торопясь утром, выскочила прямо на них – тех, кто сидел за камнями и ждал рассвета. Трава была вытоптана, валялись обрывки тряпок и огрызки овощей.
Присел на корточки; еще в надежде, что живая, потащил тело из-под камня. Голова мотнулась как у куклы, повернулась в мою сторону, и неживые глаза, с выражением бесконечного удивления, не мигая, посмотрели в небо. Губы разбиты, руки ободраны, а одежда разорвана. Скорее всего, схватили, заткнули рот, чтобы не закричала, повалили, потешились, а потом недолго думая просто ткнули ножом под ребра. И крови-то вытекло совсем немного.
Попытался поднять, не смог. Упал сам, из горла вырвался какой-то непонятный то ли стон, то ли рык. Аккуратно положил на траву, запахнул сарафан, взял за руки. Правый кулак зажат: тихонько разжал его. В ладони остался пук огненно-рыжих волос. В деревне таких бород не было. И нигде поблизости.
Встал, посмотрел на деревню, снова сел. Только сейчас подумал: может, они еще там. Подобрал булыжник и стал спускаться. Булыжник против нескольких вооруженных и готовых на все человек. Нет, не человек, нелюдей. Все равно, добраться хоть до одного. Рыжего. И сделать мертвым. И чтоб глаза вот также недоуменно смотрели в небо.
Кто же это… Как можно?! Весь мир, еще час назад такой цельный и красивый, рухнул, распался и обратился пеплом. Людей резали сонных, прямо в домах, непонятно зачем. Конечно, всей деревней могли оказать сопротивление. А так – перережь поодиночке и грабь.
Возле колодца, привалившись к нему, сидел Седой. В руках старика вилы, а в груди торчит арбалетный болт. Услышав меня, Седой вздрогнул и открыл глаза.
Я подскочил к нему, упал на колени, не зная, что делать.
– Седой! Дед! Что? Кто это?
Глаза его с трудом сфокусировались на мне.
– А, Учитель… живой… – и снова прикрыл глаза.
