. Сказка о грустной принцессе закончилась в парижском тоннеле. К счастью, в это время мы отдыхали в Плимуте у Гаррета и Бесс. У них было четверо детей, и они жили в очаровательном, чуть обшарпанном коттедже, из окон которого виднелась бухта и лес мачт. Как красивы яхты со спущенными парусами в свете внезапно подкравшегося заката! Чудно было смотреть ранним утром, как, поймав нужный ветер, они выходили в море. Ветер приглаживал волны, и темные пятна на синем фоне моря складывались в прекрасные геометрические фигуры. Я как раз заканчивал труд о значении математических расчетов для фресок Мазаччо. На самом деле мы с Гарретом писали его в четыре руки. Ицуми и Бесс подолгу бродили по пляжу. Босые, они шли в свитерах, потому что здесь всегда было прохладно. У Ицуми болела спина и шея – она слишком долго сидела за столом. Она жаловалась, что я не хочу везти ее на Сицилию, а ей не помешало бы прогреть косточки. Об Италии я давно ничего не слышал. Знал лишь, что умер Версаче, точнее, что его застрелили в Майами: я следил за ходом дела и поисками убийцы. Раньше я примерно раз в неделю покупал газету и садился читать итальянские новости о политике и самоубийствах промышленников. Но это было давным-давно. Когда я думал об Италии, я представлял гниющий ноготь утопленника, несомого волнами.
Наступил сентябрь, а с ним возобновились и мои лекции. И снова я, боясь опоздать, скорым шагом спешил к вокзалу Виктория. Вокруг меня толпились люди, над головою нависало стеклянное небо на железных балках. Мир утреннего города внезапно пришел в движение, завертелся и стал безмерно похож на картины Рене Магритта: всюду виднелись точно нарисованные черным карандашом фигуры в пальто, удлиненные головы, у каждого прохожего – зонтик в руке, а в глубине вокзала – огромный изогнутый циферблат. Я миновал газетный киоск, продавщица которого укуталась, как капуста. Мне хотелось купить кофе и взять с собой в поезд горячий напиток, чтобы по привычке смаковать его в дороге медленными глотками, но времени на это не оставалось. Я обернулся к табло, и мой взгляд заскользил вдаль, вслед за веселой шапкой идущего мимо подростка. Приятно смотреть в новые лица, узнавать новое поколение, подросших детей друзей. Когда я только приехал в Лондон, они были малышами, катались в коляске или ходили за ручку, а теперь им принадлежал весь мир! Они созрели. Мне никогда не нравилось общаться с ровесниками. Эти бывшие могикане сбрили налаченные панковские гребни и превратились в старых нудящих Бой Джорджей, закрылись в кабинетах, озлобились. Мне казалось, что новое поколение гораздо лучше, чем наше. Мы были слишком жестоки. Я шагал по раскаленным городским джунглям, а вокруг мелькали девушки в мини-юбках, рюкзаки, рыжие шевелюры, капюшоны, из которых на меня глядели новые лица невиданных прежде людей. Я думал о Ленни. Она была далеко, хотя ежедневно звонила. Точно колючий розовый куст, что никак не может расцвести, она постоянно корила себя, но с учебой справлялась отлично. «Поливай землю, и когда-нибудь соберешь плоды», – говорил я в трубку. Настала моя очередь подбадривать ее, поддерживать заряд разряжающейся батарейки. Дочь – единственная радость моей жизни, а я – высохшее заплесневелое суфле. Я смотрел на нее и пытался понять, чтó не дает ей покоя, чтó заставляет ее уступать, медлить, ведь она была как раз в том возрасте, когда пора уже начать жить на полную катушку и сорвать цветок души, который вот-вот начнет увядать.
