И хотя это место меня угнетало и я боялся обрушившейся тишины, я никак не мог встать и захлопнуть дверь. Что-то такое там оставалось, и теперь, когда все ушли, пустота квартиры обволакивала меня, точно выпавший ночью снег. В эту минуту квартира принадлежала мне одному. На целую ночь. Первую и последнюю. Завтра наступит новый день. Я снова и снова возвращался к кровати и смотрел на мертвенно-бледный аккуратно одетый труп. Дядя был в том самом сюртуке, похожем на мундир Наполеона. Долгие годы сюртук на нем не сходился, зато теперь сидел как влитой.
В какой-то момент я задремал, на меня нахлынули воспоминания, темные тени лиц. Я вспомнил, как когда-то давно, на новогодней вечеринке, мама танцевала с братом. Он вел ее в танце, кружил, опрокидывал, волосы касались пола, она полностью вверилась ему. А потом он вдруг тянул ее вверх, точно труп из реки, и целовал в губы, как заправский любовник.
Я проснулся от грома. Накатила нежданная ночная гроза, какие часто внезапно обрушиваются на летнее небо. Я встал, чтобы закрыть хлопающие ставни. Порылся в ящиках в прихожей. Там я нашел старый фотоальбом и кучу фотографий в выцветших порванных конвертах. Я принялся раскладывать снимки на полу. В детстве мой дядя был очень похож на меня – высокий, худой, даже прическа та же. На более поздних фотографиях он изменился, располнел, к сорока годам у него появился двойной подбородок, я же, скорее, усох. Многие фотографии были разрезаны или порваны, точно Дзено хотел вычеркнуть кого-то из своей жизни. Кто знает, был это один человек или несколько.
Я шел в темноте, фары редких машин слепили глаза. Снизу слышался шум реки. На другой стороне я заметил автомобиль. Черный «мерседес» стоял на противоположной стороне набережной, мотор гудел. Я побежал к мосту, но на светофоре пришлось задержаться, а когда я перешел дорогу, машина исчезла.
Я перешел через Тибр и скоро оказался в самом центре Рима.
Я немного побродил по ночным улицам родного города. Казалось, я очутился в игрушечном вертепе – повсюду красные крыши, неровные стены, колоннады. Я чувствовал себя настоящим туристом, смотрел на все новым, удивленным взглядом. Улицы казались грязнее, чем прежде, быть может, потому, что ярче освещались. В центре было шумно, повсюду валялись разбитые бутылки. В детстве мы не выходили за пределы своего квартала, сидели на наших заборах. Была самая обычная среда, но мне казалось, что уже Новый год. Книжный магазин на Корсо-дель-Ринашименто исчез. Теперь повсюду торчали светящиеся коробки кафе-мороженых, в витринах красовались самые невероятные продукты, а перед пиццериями толпились индийцы в домашних тапках. Знакомая вонь кошачьей мочи смешивалась с запахом гамбургеров. Но Рим оставался Римом: паутиной, в которой переплелись порок и красота. Он по-прежнему сиял. Город, который никогда не станет частью Европы. Его окраины шагнули к центру: появились толпы людей с диковатыми лицами, на брусчатке близ соборов теперь были припаркованы внедорожники. Над рекой кружились чайки, бежавшие прочь от моря. Только свет казался все тем же, солнечный свет, издревле спасавший римлян от сплина.
