Когда я заговорила с Насируллой, он долго меня рассматривал, потом мотнул головой и сказал что-то на арабском. Потом он поставил лампу в нишу у двери, изобразил что-то вроде приветствия и удалился. С появлением лампы темнота, как это всегда бывает, обступила меня очень быстро. Через минуту после ухода араба голубое небо за окнами стало черным, а к семи часам было совершенно темно. Я сидела у окна, отпивала глотками золотое вино и гадала, что принесет мне ночь.
Очень тихо. Ночное бархатное небо усеяли огромные звезды, будто это правда был бархатный занавес, отрезающий весь звук, даже бормотание реки под окном. В саду неожиданно затихли горлицы, даже воздух не дышал на перистые деревья. Через открытую дверь втекал запах жасмина, роз и других сильно пахнущих цветов. Сквозь экзотические ароматы пробивался сладковатый запах озера.
Мистер Летман вернулся примерно без четверти восемь, за ним Насирулла нес поднос с ужином. Там были суп в большом термосе-кувшине, блюдо под названием шаварма ― барашек с уксусом, лимоном, луком и кардамоном, жаренный на длинном вертеле, большое блюдо с салатом, тарелка с бледным маслом и половиной сыра из козьего молока, куча ненарезанного хлеба, несколько яблок и еще одна бутылка вина. Насирулла поставил все это на низкий столик, сказал что-то мистеру Летману и оставил нас. Я сказала:
― Если это называется жить просто, то я не возражаю.
Джон Летман засмеялся:
― Я же объяснил, что Халида меня подкармливает. Между прочим, Насирулла сказал, что она уже направилась в вашу комнату.
― Я создаю массу беспокойства, я имею в виду, что пришлось так далеко нести поднос. Где вы обычно едите?
― Очень часто здесь. Вы, возможно, обнаружите, так что лучше я вам сразу скажу, что это мои комнаты. Нет, пожалуйста, послушайте… Я все равно сегодня собирался спать с другой стороны, так что не думайте, что вы меня стеснили.
― Я вас не стеснила? Мистер Летман, не знаю, что сказать. Выгнала вас из вашей комнаты!
Но он прекратил мои протесты. Просто налил мне супа, передал хлеб, а заодно наполнил стакан вином. Казалось, он вымаливает прощения за то, что раньше не хотел меня впускать. Или, как только леди Харриет решила меня принять, в силу вступило обычное арабское гостеприимство, и не было ничего, чего бы арабы не сделали для моего удобства. Какая бы то ни было связь между моим полным жизни хозяином и бестолковым, сонным или накурившимся молодым человеком, с которым я общалась днем, казалась совершенно иллюзорной. Он решил сделать все, чтобы развлечь меня, и мы приятно болтали в течение всего ужина.
