— Почему? — послушно переспросила она.
— Потому что король в партии жизни — это ты сама. В моей партии король — я, в твоей партии — ты. Ты у себя одна. Всех много, а ты — одна. Если не станет Николая Дмитриевича, твоя партия на этом не закончится. И если не станет Родьки, ты тоже выживешь. И даже если, не дай бог, конечно, что-то случится с твоими детьми, все равно твоя партия будет продолжаться. Она закончится только тогда, когда умрешь ты сама, как заканчивается шахматная партия, когда погибает король. А все остальные люди вокруг тебя — это фигуры в твоей партии, которыми можно и нужно жертвовать, чтобы сохранить жизнь королю.
— Андрюша, то, что ты говоришь, — невероятно цинично. Ты хоть сам себя слышишь? Как это можно — пожертвовать близкими? — возмутилась Люба.
— Но ведь речь не идет о том, чтобы убивать близких, — рассмеялся Бегорский. — Речь идет о том, что вполне можно пожертвовать их покоем и удобством, чтобы сохранить себя.
— Ты действительно так считаешь?
— Конечно, — кивнул он.
— Я с этим не согласна. У человека есть только он сам, и с этим ты не споришь, ведь правда?
— Правда.
— Значит, единственное, чем он владеет в полной мере и имеет право распоряжаться, это тоже только он сам, его собственный покой и комфорт. Это действительно принадлежит ему, и он может этим жертвовать, сколько хочет. А посягать на чужое он не имеет права. Этим и отличается жизнь от шахмат.
— Умница! — Бегорский расхохотался. — Ты меня уела. Вот за что я тебя всегда ценил, так это за то, что у тебя есть собственная логика, с которой тебя невозможно сбить. Я с тобой, конечно, не согласен, но уважаю твою концепцию. А помнишь, как ты меня уела с Америкой, когда мы в первый раз разговаривали на берегу озера?
— Помню, — улыбнулась Люба. Она была рада, что разговор ушел в сторону от такой тяжкой для нее темы. — Ты тогда сказал, что не веришь ничему, чего не видел собственными глазами, а я спросила, бывал ли ты в Америке.
— Ага, — подхватил он, — я сказал, что не бывал, а ты тут же все перевернула с ног на голову и заявила, что, выходит, никакой Америки нет, раз я ее своими глазами не видел. Я тебя тогда сразу зауважал. И страшно злился на Родьку за то, что он ничего этого в тебе не видел и не ценил.
— Злился? — удивилась она. — Я не знала.
— А что ты вообще знала, шмакодявка? — насмешливо поддел ее Андрей. — Ты же была маленькая совсем.
— Да всего-то на два года младше вас с Родиком, не такая уж и маленькая, — возразила Люба.
