Зяма стал замечать, что в кассе то и дело не хватает немного денег, но даже на это он теперь закрывает глаза… В конторских книгах он уже несколько раз вылавливал вычеркнутые записи и «перелицованные» цифры. И никак нельзя было добиться толку, куда вытекло несколько сотен наличными. Они словно сквозь землю провалились между «мне-тебе», между «взял-дал», между «оплачено-получено». Однако же об этих чудесах в решете узнал Ичейже, Зямин женатый сын и единственный наследник. Ичейже поднял крик, дескать, киевский жулик растащит весь дом.
— Ты здесь хозяин или он? — кричал единственный сын. — В конце концов мы оба не сможем показаться в Нижнем!
Зяма понял, что его единственный сын прав, дело пахнет очень крупной ссорой, и отдал одаренному зятьку распоряжение:
— Кончено! Чтобы ты у меня больше не прикасался ни к конторским книгам, ни к товарам. Будешь получать двадцать пять рублей в неделю, но должен перебраться на другую квартиру и вести отдельное хозяйство!
И когда Ури, младший брат дяди Зямы, спросил: неужто это выгодно — вести два хозяйства? — Зяма очень серьезно и уверенно ответил, что да, очень выгодно. И дал понять брату, что так это стоит ему, Зяме, только сто рублей в месяц, а иначе зятек сам берет триста…
— Так что для меня это — выгодное дело.
— Он берет? Что значит «берет»?
Но дядя Зяма не дал ясного ответа. Ури, закусив кончик бороды, думал-думал, да так ничего и не смог придумать. Что-то странное происходит в отношениях между его братом, богатым купцом, и одаренным зятьком!
2.
Однако вскоре эти «странные дела» прояснились и перестали быть тайной для многих, даже более дальних, чем дядя Ури, родственников.
Одаренный зятек заметил, что золотое дно иссякло, золотое время, когда он нежился у тестя и тещи, улетучилось как дым. Двадцать пять рублей в неделю, которые ему платит тесть, — не Бог весть какие деньги: их не хватает, чтобы вести отдельное хозяйство, платить за квартиру, да еще и ездить в Киев, сидеть там в кофейнях, разъезжать на извозчике по «определенным» купцам и вести «определенные» дела… Короче, он прикован к шкловским хибарам, застрял в шкловской грязи. Он пропащий человек. Зазря пропали и почерок, и карьера.
Пока что он стал, где только можно, перехватывать в долг: у дяди Ури, у тети Фейги, у Исроэла, габая любавичского бесмедреша; даже у Ехиэла-хазана не постеснялся одолжить — только «на минуточку», только «до завтра»…
Прошло много минуточек и много завтрашних дней, а Мейлехке Пик долгов не возвращал. Пришлось его кредиторам смущенно обратиться к дяде Зяме: так, мол, и так, ваш зять перехватил у нас беспроцентную ссуду «до завтра» и вот…
