Тетя Михля обмерла. Гнеся всхлипнула. Дядя Зяма увидел, что запахло чем-то вроде скандала — и это всего через три месяца после дочкиной свадьбы. Он смирил свою гордыню, снял со счета в банке в Могилеве несколько сот рублей из дочкиного приданого и сунул их одаренному зятьку:
— На, Мейлехке, вот тебе деньги, посмотрим, что ты умеешь. Пусть будет синька, пусть будет вакса, пусть будут зеркала, лишь бы я видел, что ты взялся за ум. Я отдаю тебе часть сарая и весь чердак, суши свою «химию», то есть свои товары. Я тебе помогу продавать их и в Могилеве, и в Орше, и в Гомеле. Но смотри, стань человеком!
3.
После такого отеческого наставления Мейлехке ожил. Конец! Избавился от этих счетов! Он поехал вместе с Зямой в Могилев и закупил там все необходимое. И начал доказывать, что знает химию и становится человеком.
В белом, как у аптекаря, балахоне и с перемазанными руками он вертится по дому и сараю. То бежит в подвал, то лезет на чердак. Сжег все медные тазы. То у него горшок треснет, то он какую-нибудь миску измажет. В ведрах Мейлехке мешал каолин с берлинской лазурью, на старых сковородках — ворвань с сажей. А в стеклянных банках — азотную кислоту с ртутью для зеркал и всем кричал, как в бане:
— Берегитесь! Берегитесь!.. Осторожно!
Однажды после такого предупреждения на шестке действительно раздалось «пуф!». Выстрелило как из пушки, и чугунная крышка от горшка улетела в дымоход. До сих пор неизвестно, куда она делась. Мейлехке обжег руку и так завопил, что весь дом сбежался. Но Бог помог, рука зажила, и Мейлехке продолжал что-то производить.
Через месяц, после ужасных стараний и трудов, в Зямином доме начали проверять произведенные товары. Но оказалось, что шарики синьки не растворяются в воде, а только оставляют синие пятна на стенках корыта и на белье и эти пятна нельзя вывести ни мылом, ни нашатырным спиртом. Вакса была тоже какая-то странная. Всего один раз намазали ею сапог, и тот сразу стал жирным и липким, как от свежего дегтя; все щетки об этот сапог истерли, а блеска все равно не добились. А зеркальца!.. Да уж, эти стеклянные дощечки, которые Мейлехке Пик замазал с одной стороны какой-то серебристой кашей, были не совсем обычными зеркалами. Поверхность у них была морщинистой, как замерзшая рябь на воде. А заглянешь в такое зеркальце и видишь: нос — на щеке, а подбородок — на лбу. Можно было поклясться, что это не обычное лицо, а Вашти[184]. Вылитая Вашти.
Зяма увидел, какой товар произвел одаренный зятек, и возмутился. Он велел Михле забрать у Мейлехке все горшки и больше не давать ему ни мисок, ни медной посуды для такого замечательного производства. А Мейлехке он предупредил, что больше денег ему не даст. Разве только найдутся дураки, которые купят то, что уже произведено.
