Но вскоре реб Исроэл вспомнил, что мишебейрех нужно завершать, и стал отбарабанивать оставшиеся стихи, выражая при этом свое презрение всем телом: то растопырит пальцы, то сожмет их, то поднимет плечи, то опустит, то выгнет бровь, то распрямит ее. Каждое такое движение он сопровождал несколькими древнееврейскими словами и причмокиванием… Габай вдруг превратился в машину, производящую разочарование. Казалось, он управляет всеми сердитыми шумами в любавичском бесмедреше, как капельмейстер — клезмерами:
— Убисхар зе гакодеш борех гу йишмерегу веяцилегу…[168]
Гримасы Исроэла-габая означали: фе… тоже мне «обещает»!..
— Микол цоро вецуко вемикол неге умахало…[169]
Казалось бы, такие ясные, красивые слова! Но у реб Исроэла-габая они значили нечто совсем другое, а именно: фе, Зяма, не стоило вам устраивать «тарарам» по поводу такого зятька.
И, наконец, реб Исроэл-габай, отвернувшись от зятька, получившего мафтир, обратился с бимы ко всей общине и закончил, удерживая удивление на лице, а бороду — в руке:
— Вене-е-еймер о-о-омейн?![170]
Это означало: ну, что скажете? Способный зятек неплохо нас «отшенодерил»?
Из-под бимы ему ответили дробным «хе-хе-хе», что означало: но ведь и вы, реб габай, за это его тоже как следует «отмишебейрехали»!..
И тут, как нарочно, вызывают еще одного прихожанина для «поднятия» свитка Торы[171], и Мейлехке Пик должен кружиться во время «поднятия» вместе с только что вызванным человеком, который держит перед ним раскрытую Тору, как судебный приговор, как пергаментный обвинительный акт леэйней кол Исроэл[172], у всех на глазах.
Мейлехке Пик чувствовал себя потерянным. Вокруг бимы раздается мерзкое шушуканье, из дальних углов доносятся смешки. А сам он стоит на биме, как на скользкой доске, оставшейся от погибшего корабля, и вот-вот потеряет последнюю опору под ногами… Он кинулся к мафтиру, как кидаются к подоспевшей спасательной лодке…
Но с его мафтиром случилось то, что случается с невезучим пассажиром во время шторма: он уже счастливо спасся было на лодке, но вдруг замечает, что лодка — дырявая…
Это был не мафтир, а горе! В замешательстве Мейлехке читал тяп-ляп, глотая слова и захлебываясь тропами, как слишком горячей и чересчур длинной лапшой, которая свешивается с ложки и не дает себя проглотить. Хоть караул кричи! Как же так? Он же тщательно просмотрел гафтору дома… Чувствуется, этот «алеф пуд карасин» сбил его с правильного пути, но непонятно, каким образом. Хоть караул кричи! Ведь в прошлую субботу тот паршивец тоже пообещал «
