Она не сказала — куда ребенку такое знать, — что восемнадцать лет провела в застенках сталинских лагерей, и что она последняя из старейшего рода русских актеров и поэтов Капнист, рода, берущего начало еще от крепостных театров, и что живет она одна, потому как одна и выжила в той молотилке.
Было во всем ее существе что-то от старого дерева, словно какая-то субстанция, дающая долголетие древностям: темно-коричневая сухая кожа, удлиненность линий очень худой фигуры и неправдоподобная для ее лет подвижность суставов — однажды, придя на пляж, очень быстро разделась и — раз!!! — на шпагат. Замерла, собралась, подхватилась и — два!!! — снова шпагат. Разогрелась — и в воду. Сколько же ей было тогда? Не годами она меряна, а столетиями. Не от старости, а от того, что враз такое не рождается. И красоты она в молодости была необыкновенной, но восемнадцать лет лесоповала что-то сделали с ее лицом. Но одного все-таки никому не удалось: уравнять ее с другими. Что бы «как все». Одна она и была такая.
И не зря боялась она улицу переходить. Поселили ее в районе, куда надо ехать трамваем (она и просила сына проводить к остановке), а до трамвая еще идти и идти…
Одним словом, после того случая сбила ее машина на дороге. И умерла она в больнице, последняя из Капнистов, актриса Мария Степановна Капнист.
Много времени прошло. Много времени и еще один месяц, который провела я со своими детьми вне Киева и вернулась в июльскую жару и в воскресное безлюдье. Куда подевались киевляне? Все на пляже.
А город ждет в безмолвии и покое, оглушенный солнцем и собственной красотой.
Кто куда, а я в баню.
Захожу и вижу… Вернее, захожу и ничего не вижу. Никого. Посетителей нет. Симы тоже нет.
Ну, думаю, Сима, как всегда, где-то с Семой. А остальные — на пляже. Какой сумасшедший ходит в июльскую жару в баню? Только некоторые… Оставляю привычное количество монет на столе, беру «свою» кабинку и…
В мойке никого. Ни души.
Прекрасно. Значит, можно без зазрения совести петь «…чтобы Самсон среди лобзаний», только вода попадает в горло и булькает. Как будто у Далилы ангина.
А вообще, все хорошо. Хорошо, что воскресенье и что все на пляже, и пусть их лежат себе брюхом кверху — брюхом книзу подольше, а я здесь одна. И сейчас придет Сима — должна же она услышать, что в душевой кто-то горланит, — и, конечно, вспомнился Олеша: «По утрам он поет в клозете», но я отогнала это от себя, потому что нет зависти, потому что не клозет, потому что не утро, потому что, потому что… И в этот момент дверь отворилась и появились два мужика. Остановились, как вкопанные, уставившись на мою голову, выглядывающую из-за перегородки душевой кабинки.
