— Ну и что? — сказала Циля. — Так жарьте рыбу дальше. Ой, люди, люди, откуда у вас такое упрямство? Вы знаете, когда я делаю рыбу, весь дом нюхает воздух. А когда кто-то жарит рыбу, весь дом закрывает форточки. Так я вас спрашиваю: «Кто прав? Арон, ты спишь?» Когда он решил на мне жениться, он еще немножко сомневался. Да, Арон? Пока он не пришел к нам домой и пока моя мама не угостила его рыбой. Он только спросил: «Вы научите Цилю так делать рыбу?» Мама сказала «да», и мы поженились. Когда это было? Ой, Ефим, не смешите меня, когда это было, когда это было. Арон, когда это было? Ты спишь? Вчера это было. Где? Как, где? В Приморском переулке. Где Приморский переулок? Вы забыли, Ефим, что у нас уже был разговор. У меня была соседка, так она тоже не любила поворачивать голову. Так знаете, у нее что-то с шеей началось. Болезнь какая-то. Какая? Ой, я вас умоляю, я должна помнить — какая? Какая-то. Что она уже не могла поворачивать шею вовсе.
Спина: — Водитель, остановите машину, я больше не могу… Я выйду.
Водитель, не поворачиваясь, передает пачку газет: «Цилечка, читайте. Про себя».
Циля (разворачивая газету): — Сколько можно нас пичкать этой гадостью? Вам нравится наш президент? Какой Ельцин? Клинтон! Вы знаете, я помню время, когда к нам приехал… этот… Ну, как его… я его ненавижу… Он еще в платке ходит… Арон! Кого я ненавижу? Он еще женился на двадцатитрехлетней девочке, интересно, что он с ней делает?.. Так он приехал мириться с Израилем. Но я ему все равно не верю. Я любовалась на нашего президента: он всех мирил, всем пожимал руки, и все ему аплодировали. Было две с половиной тысячи наших. Как, кого наших? Американцев, конечно! Так лучше бы он сидел дома и думал о нас, чем сидеть в Белом Доме и думать о глупостях. Связался… Вы знаете, что она еврейка? Связался с этой девочкой, что ему от этой девочки?
— Девочка! — встряхнулась белая прическа, — она взрослее нас с вами, эта девочка.
— Как? — тихо спросила Циля. И в машине внезапно все умолкло. Так внезапно, что водитель испуганно и почему-то по-английски спросил: «Ю О’кэй?»
— Арон! — пронзил тишину радостный цилин голос. — Арон, ты слышишь? Эта… как ее… ну ты знаешь… она еврейка — это точно. Но она, оказывается, моего возраста! Ты слышал? Она неплохо глядит на свой возраст. Ай, молодец наш президент! Не зря он ей такие дорогие подарки дарит. Какие, какие?.. Что, нам все говорят? Дама, опять вы говорите «ой, не могу», «ой, не говорите глупости». Так говорите умности вы. Опять она хочет выйти. Ефим, эта дама хочет идти пешком по Бруклинскому мосту. И замереть Статуей Свободы. Скажите, Ефим, у вашей пассажирки шея не гнется только на снег или на дождь тоже? Почему вы остановили машину? Приехали? Куда? В глазной? Арон, ты слышишь, приехали. Сегодня, оказывается, глазной. А когда невропатолог? Завтра? А эта дама не выходит? Ей не нужен глазной, она хорошо видит? Интересно. Ефим, спасибо, целуйте жену и детей. Нет детей? Ну, ничего. Да! Ефим! Я не могу за вами бежать и кричать. Подъезжайте сюда, и поближе. Сугроб? Ну и что! Передайте даме, что у вас в машине, чтоб не забыла в рыбу положить лавровый лист…
