— А это мы еще посмотрим.
Они глянули друг на друга одновременно и умолкли — как будто что-то важное должно было решиться в молчании. И побрели бок о бок. Буш, наконец, решился — вернее, разум покинул его. Они спустились в долину реки и направились вверх по течению, крепко держась за руки. Лишь на мгновение сознание того, что происходит, озарило его мозг; но вспышка тут же погасла.
Теперь они шли по самому берегу, по россыпям огромных расколотых раковин. Буш как-то видел такие в одной заумной научной книжке. С первого взгляда они напоминали скорее челюсти какого-то животного, чем покинутый дом живого существа. Все-таки было противоестественно, что они не похрустывали под ногами. Случайно опустив глаза, он увидел, что ноги его брели не по ракушечнику, а, скорее, сквозь него. Видимо, грунт их измерения пролегал ниже девонийского.
Они остановились в нишеобразной долине, окаймленной со всех сторон холмами, — и буквально вцепились друг в друга. Пристально глядя в глаза другому, каждый видел в них разгорающийся огонь. Буш не смог бы сказать, долго ли они стояли так и ни о чем не говорили. Помнил он одну только фразу, сказанную Энн:
— До нашего рождения — миллионы лет, а значит, мы вольны делать все, что вздумается. Разве не так?
Ответа своего он не помнил. Припоминалось потом, как он уложил ее на песок, что не был для них песком, стащил с нее высокие ботинки и помог снять брюки. А она восприняла все как должное, полностью и безропотно подчинившись ему.
Далеко за песчаными холмами глухо рявкнули мотоциклетные моторы. Это немного отрезвило Буша.
— Мы должны быть наги, как наши дикие предки… Мы ведь дикари, правда, Буш?
— О да. Тебе не представить, насколько я обычно далек от дикарства. Сорокалетний ребенок, запуганный матерью, весь в сомнениях и страхах… Не то что твой Лэнни.
— Этот-то? Да брось. Он тоже в постоянном страхе. Говорил, что от своего старика ему в детстве крепко доставалось, вот он и…
Лица их были совсем рядом. Вечерняя мгла полу стерла их черты, и оба в потемках блуждали по запутанным лабиринтам собственного сознания.
— Я сам его побаиваюсь. Вернее, испугался, как только впервые увидел. Решил, что он меня непременно поколотит… Эй, в чем дело, Энн?
Она села, внезапно посуровев.
— Я не для того пришла, чтобы выслушивать истории о том, каким слабаком ты оказался. Все вы, мужчины, одинаковы — не одно, так другое не на месте!
— Вовсе мы не одинаковы! Но ладно, давай поговорим о чем-нибудь. Я ведь долгие месяцы ни с кем не говорю, не вижусь. Я замурован в этом безмолвии, как в стене. И дотронуться ни до чего нельзя… Знаешь, меня уже преследуют призраки. Конечно, надо бы вернуться назад в две тысячи девяностый, повидать мать; но стоит мне показаться в Институте… Ох, даже подумать мерзко.
