любопытная особенность, объединявшая всех больных детей. В ночь, когда они заболели, всем
снился один и тот же ночной кошмар: грязная тёмная комната, вроде подвала или тюрьмы, с
глубокими углублениями в стене. Их словно притягивало в тот угол комнаты, где она превращалась в
мрачный альков. Они никак не ожидали увидеть старомодную сидячую ванну в таком заброшенном
месте. Затем, полным ужаса взглядом они смогли разглядеть, что в ванне сидит бледная старуха с
безжалостным, гипнотизирующим взглядом, выражающим такой безмерный голод, что при
воспоминании об этом дети начинали хныкать и что-то бормотать. Когда старуха поднялась из ванны
и медленно, но верно, с ужасающей неотвратимостью, будто огромный паук-альбинос, двинулась на
них, ни пошевелиться, ни убежать они не могли. “Тётка-мочалка! Тётка-мочалка!” — кричали они.
Вспышки анемии продолжались даже после того как последний из Друанов был похоронен в
склепе. В течении многих лет считалось, что это вредное влияние болота, и родители, которые могли
себе такое позволить, отправляли своих детей подальше, пока те не окрепнут настолько, чтобы
"противостоять болезни". Между тем кладбище медленно наполнялось отвергнутыми, никому не
нужными мертвецами. Когда места не осталось, его тут же забросили. Со временем кладбище начала
поглощать земля.
Без крайней необходимости никто не стал бы сюда приходить. Даже самые циничные и
одуревшие от опиума поэты нашли бы кучу других дел, вместо того, чтобы сидя на одной из могил,
сочинять сонет. Да что сонет, поэта даже на хокку не хватит.
Об этой отвратительной дыре уже забыли, а "эпидемия анемии" всё продолжалась.
До одного случая восьмилетней давности.
* * *
Йоханнес Кабал миновал остатки ворот и посмотрел по сторонам, оценивая положение дел.
Вид кладбища заметно ухудшился за те восемь лет, что он здесь не был. Признаки того, что сюда кто-
то с тех пор приходил, также отсутствовали. Это ничуть его не удивило. Надгробия покосились под
чуть более лихим углом, мох расползся по камню чуть дальше, а чтобы прочитать какую-нибудь
надпись, пришлось бы повозиться с проволочной щёткой при косом освещении. Признаков
человеческого вмешательства, однако, не было вовсе. "Хорошо, — подумал он. — В этой и без того
непростой затее станет на пару переменных меньше". Он поудобнее перехватил саквояж левой рукой
и двинулся дальше. Ворона покачивалась у него на плече, и взгляд её метался из стороны в сторону.
Вид у неё был настороженный; ей совсем не нравилось это место.
