— Майор на выезде, — солгал Семен, почувствовав, как покрывается краской. — Я исполняю его приказание.
— А я говорю: убирайтесь вон! — взвизгнула хозяйка дома, подступая к нему с крепко сжатыми кулаками. — Вон, я сказала!
— Вы что здесь шумите? — послышался негромкий голос из глубины прихожей. Голос принадлежал худенькому, невзрачному с виду подростку анемичного телосложения, одетому в поношенные джинсовые шорты и ковбойку навыпуск.
— Вот, дожили! — в немалом возмущении воскликнула Лариса Матвеевна. — И по наши душеньки «мусор» явился!.. Я ему, значит, грю, чтоб он шел к такой-то матери, если не хотит без лычек остаться, а он…
Он такого, ничем не прикрытого хамства Семен остолбенел. Никто еще, ни подзаборная пьянь, ни городские рэкетиры, которых в народе ласково прозвали бандюками, ни цыганки-спекулянтки не позволяли себе до сего дня столь неуважительных эпитетов в его адрес. И от боли и обиды горькие слезы навернулись на глаза его. Но тут анемичный подросток вмешался в разговор, подошел и сказал Бузычихе:
— А шли бы вы, мамаша, знаете куда? Адресок дать или сама докумекаешь?
Тут только и узнал Семен в этом пухлогубом мальчугане со взглядом исподлобья разбитную Сашеньку. Но куда девались ее разноцветные лохмы? Где яркие губы и дерзкий взгляд?
— Да что ты, доченька, я же об тебе волноваюсь! — закудахтала Лариса Матвеевна. — Да и не о чем тебе с этим мудаком рассусоливать, вот я щас папу разбужу…
— Пусть дыхнет, ему полезно, — отрезала дочь. — И ты, мать, конай отседова, ко мне муш-шына пришел! — заявила она, и во взгляде ее заиграл дьявол. — Пр-р-расю, мусью!.. — она широким жестом пригласила в свою комнату.
* * *
— Ну-с, — осведомилась она, бросаясь в кресло и кладя ноги на пуфик, — и что же, интересно знать, вы мне такого шьете?
— Это… э-э-э… в каком смысле «шью»? — переспросил Семен.
— «В смысле, в смысле», — передразнила его девушка и, взяв с трюмо, напялила на голову свой дурацкий парик с гребнем сине-белой расцветки. — Че, по фени не ботаешь, начальник? В смысле, что вы мне ин-кри-ми-ни-ру-е-те? Опять не понял? Ну, спрашиваю, чего ты ко мне привязался? Я же вижу, как ты день-деньской только и знаешь, что вокруг дома нашего ошиваешься, все следишь, да караулишь, мне, можно сказать, проходу не даешь, что не так что ли?
— Это вам показалось, — чуть слышно обронил Семен.
— Ну да, показалось, — фыркнула она. — А че позавчера вы на меня телегу накатили? Что уже, россиянину в родной стране уже и прокатиться нельзя?
