Боишься, да? Боишься, что у тебя дом отберут? Довольно высокая японка среднего класса стояла перед моей входной дверью, не давая мне войти в дом. Стояла спиной к свету, и лица её было почти не разглядеть. Длинные всклокоченные чёрные волосы, длинное синее платье с блёстками, недешёвое, очевидно из магазина этнической одежды. Постепенно мои глаза привыкли, и я разглядел её глаза — круглые, немного выпученные.
— Ты кто? — сказал я, почему-то сразу на «ты».
— Духи я купила, Кристиан Диор, — ответила она, показывая мне белый пакет с надписью «Christian Dior». Кожа на руке, которой она держала пакет, была морщинистая, дрожащие пальцы — тонкие и скрученные. От неё скверно пахло.
— Почём? — спросил я, почувствовав, что она ждёт именно этого вопроса.
Она оглянулась, словно чтобы удостовериться, что нас никто не подслушивает.
— Тридцать восемь тысяч, — проговорила она, понизив голос до шёпота. Затем добавила, оправдываясь: — На пять лет хватит.
Выпученные глаза смотрели на меня, беспрестанно двигаясь, словно отыскивая что-то на моём лице.
— Нельзя упавшие цветы собирать, — сказала она и показала дрожащим пальцем на куст сирени с белыми цветами, который рос на той стороне забора возле моего дома. — А то сирень подумает, что ты её не любишь, и не расцветёт больше на следующий год.
Я позволил себе засомневаться.
— Точно? — сказал я.
— Точно, — ответила она твёрдо. В глазах её выступили слёзы. — У матери спина больная была, она подметать не могла, вот я ей и сказала: «Я, мам, за тебя подметать буду». И подметала каждый день. У брата яйца не опустились, ему мошонку резали, когда ему восемь лет было, а мы с матерью перед дверью стояли, ждали его, дальше-то врачи не пускали, говорят, страшно вам будет. А он всё кричит там за дверью: «Больно, больно…»
Голос был надрывный, и в то же время казалось, будто она вполне контролирует себя. Слёз в глазах стало больше, но по щекам они не потекли.
— Брат мой где? — вдруг спросила она резко. Я вздрогнул.
— Не знаю, — сказал я. — Не видел я его никогда.
Её выпученные глаза ещё больше расширились.
— Как же ты у него дом снял? Страшный он человек… Все деньги родительские взял, дом взял, ничего мне не оставил. Всегда ему два леденца было, а мне один. Я деньги у него просить пришла.
Впервые за весь разговор она отвела глаза и некоторое время молчала.
— В ванну меня не пускает, говорит, воняешь ты, а ванна для гостей.
— Брат? — переспросил я.
