Кроме педагогических и религиозных обязанностей монах был ещё и советчиком для всей деревни. О тонкостях земледелия он знал немного, зато в человеческих проблемах разбирался прекрасно. Жёны советовались с ним о неверности мужей, мужья — о неверности жён, свекрови — о непослушных невестках, а матери — о непослушных сыновьях. Когда он приходил, ему всегда наливали лучший чай и давали самые изысканные сласти. Он никогда не отказывался, даже когда знал, что семья с трудом могла себе позволить угощение.
Я проработал в этой деревне неделю почти двадцать лет назад, собирая мандарины на холмах между морем и высокими горами, и сверху мне то и дело виднелся фургон монаха, мелькавший на узких дорогах между домами. Неделя — срок слишком маленький, чтобы понять все издержки этой идиллии. Но, пожалуй, в общих чертах такова была японская система обучения до прихода нынешних школ. Такова она была во времена Эдо, когда народ был привязан к сословиям, а обучение полагалось в основном только старшим сыновьям торговцев да зажиточных крестьян — остальные дети росли, как приходилось. Старших сыновей посылали в так называемые тэра-коя — комнаты при храме, — полностью полагаясь в делах образовательных на слугу религии.
Все триста лет периода Эдо, поскольку практически вся социальная мобильность была под запретом, общество гордо стояло на месте. Тогда не было конкуренции между учениками, ведь сын крестьянина мог стать только крестьянином, а сын торговца — только торговцем. Понравилось ли бы мне жить в то время — не знаю. Но знаю школьную систему, которую ввели под лозунгом «Карьера и успех» в конце девятнадцатого века, чтобы как можно скорее — путём соревнования всех против всех — поравняться с Западом. Эту систему мне приходится испытывать на своих детях. И здесь издержки гораздо больше на виду.
Родительские комитеты с их вечным недоверием к учителям, вечными подозрениями, что их ребёнка учат хуже остальных. Забитые учителя, зажатые в тиски между родителями и министерством образования, вкалывающие с утра и допоздна, с бесконечными никому не нужными клубами, сессиями самокритики да канцелярщиной. И дети, которым родители говорят: «Соревнуйся, будь лучше других», — в то время как школа, следуя очередной директиве сверху, то вводит новые экзамены, то начинает втолковывать им доктрину пресловутой японской гармонии — мол, все мы одинаковы. Каждый класс становится или казармой, или бедламом — просто потому, что учитель для общества — ещё одна профессия в сфере обслуживания. Его авторитет основан на морали или религии. У него не ищут совета в житейских делах. Он — выбираемая случайность, и ему не верят.
