— Немало, — сказал Марк. — В ход были пущены разные средства.
— Не можете ли вы сказать, какие именно?
Марк снова посмотрел на Женера, и тот, по-видимому, почувствовал его взгляд, потому что отнял руку от глаз и провел ею по волосам. Даже когда Женер, казалось, был при смерти, он не выглядел так жалко. Однако взгляд его оставался все тем же — открытым, ласковым, почти нежным.
— Я мог бы оказать ему еще и эту услугу, — сказал Марк, — но лучше воздержусь.
— Хорошо, — сказал Драпье. — Я вам верю.
Он встал и подошел к Марку.
— Я очень рад, — продолжал он. — Рад, что это исходит от вас. Знаете, кто вы, Этьен? Политикан, жалкий политикан!
— Не думаю, — сказал Марк. — Тогда, конечно, все было бы проще, но я…
— Нет, — прервал его Женер. — Я могу подтвердить, что Этьен никогда не принадлежал ни к какой политической партии.
— Что вы об этом знаете? Откуда вы это знаете? Разве вы наводили справки о нем?
— Конечно, — совершенно спокойно ответил Женер. — В самом начале. Он это знает.
— Да, — сказал Марк. — Я это знаю.
Драпье резко повернулся к Женеру и сказал:
— А о Кавайя вы тоже наводили справки?
— При чем тут Кавайя?
— Не знаю, — сказал Драпье. — Просто мне хочется поговорить о Кавайя. Как только Этьен вошел в эту комнату, я понял, что должен поговорить о Кавайя.
— Не смейте! — крикнул Женер, протестующе воздев руки, и этот жест, которым он безуспешно пытался выразить негодование, старчески бессильный жест был довольно трогателен. — Что вы знаете об этом деле? Что может такой человек, как вы…
— Такой человек, как я, видал виды. Правда, в то время я еще не принадлежал к вашим кругам, но, быть может, вы знаете, что я имел честь предстать перед судом? Быть может, вам известно, Этьен, что я имел эту честь?
— Да, — сказал Марк.
Он не сказал: «Я не считаю это честью». Не потому, что не хотел, чтобы его приняли за человека, который занимается политикой, а потому что прекрасно понимал, что Драпье (а возможно, даже несомненно, и Женер) ждут от него этих слов. Драпье подождал еще с минуту, потом прошел через всю комнату к своему письменному столу, взял с него какую-то бумагу и, даже не взглянув на нее, произнес напыщенным, театральным тоном: — Это было тринадцатого февраля 1945 года. — Потом добавил: — Меня судили в то же время, в тот же день, на том же судебном заседании, что и Кавайя.
— Что вы делаете, Драпье, — проговорил Женер, — что вы делаете?..
— Этьен, вы слышали о некоем Кавайя?
Марк не ответил.
