А уже через двадцать минут, он ждал Гримссона в ресторане.
Профессор опоздал на четверть часа. Он быстрым шагом вошел в помещение и принялся глазами выискивать Михаила.
— Я здесь, Эйдур! — помахал рукой тот.
— Извините, был на встрече, — застенчиво улыбнулся Гримссон. — Рад вас снова видеть.
— И я.
Подошел официант.
— Что будете? — спросил Михаил у профессора. — Я сегодня угощаю.
Заказав блюда, они стали, не спеша, смаковать аперитив.
— А у меня к вам серьезный разговор, — вдруг сказал Михаил.
— Да? — удивился профессор. — И в чем же дело?
— Помогите мне в кое-чем разобраться. Видите ли, у меня есть подозрения, что все же «вариетет» человека — это вполне реальный факт.
Гримссон пристально посмотрел в глаза Михаилу.
— Вполне возможно, — как-то неопределенно сказал он. И сделав несколько длинных глотков вина, продолжил: — Давай начнем вот с чего: с древних мифов и легенд. Обычно, те сведения, которые хранятся там, зачастую кажутся нам вымышленными. И дело не в сказочности или фантастичности этих сведений.
— А в чем? — спросил Михаил, включаясь в беседу.
— Дело в несоответствии наших представлений о тех исторических моментах, о которых говорится в этих текстах. Мы просто не верим в реальность этих событий…
— Еще бы! Вы хотите сказать, что ковер-самолет, к примеру, реально существовал?
— Зачем так утрировать? — Гримссон нахмурился. — Ну, вот представьте себе следующую картину: ребенку три годика и он впервые видит, что с неба идет снег…
— Как это? А где он до этого жил? В Африке?
— Нет. Здесь, в Рекъявике. Под словом «видит» я имел в виду слово «осознал». Итак, это ребенок, выйдя на улицу, вдруг видит, что на земле лежит белая холодная субстанция, которая, как он понимает, сыпется сверху с неба.
— Ну и что? — не понимал Михаил.
— И это ребенок, не дождавшись объяснений взрослого, решает, что это и есть само небо. Оно вдруг стало осыпаться на землю. И он говорит маме, что «небо поломалось».
— При чем тут «сказочность» к снегу и этому ребенку?
— Да притом, что ваш ковер-самолет мог быть, в аллегоричном, конечно, смысле, этим самым «небом, которое падает на землю». И если некому объяснить, или если разум в силу своей ограниченности не в силах понять объяснения, то субъект становится этим самым ребенком, который ищет собственное описание устройства нашего мира.
— Хорошо, допустим. И что это нам дает?
— Не торопись, Михаэль. А теперь возьмем математику. Вернее, геометрию.
Гримссон достал карандаш и, взяв салфетку, нарисовал на ней жирную точку.
