Абакумов был снят и арестован. Новым министром стал человек Маленкова, бывший секретарь обкома С. Д. Игнатьев, работавший в ЦК завотделом парторганов.
Но убрать Абакумова – лишь половина дела. Были еще личный секретарь вождя Поскребышев и начальник личной охраны генерал Власик.
После съезда партии в ЦК был создан новый отдел по подбору и распределению кадров. Возглавил его Н. Н. Шаталин, верный соратник Маленкова.
Генерал Власик был арестован, а многолетний личный секретарь Сталина А. А. Поскребышев уволен с этого поста.
Берия и Маленков сделали просто невозможное. Устранили из Кремля тень вождя.
Ровно в двенадцать погас свет. Электричество «на краю земли» отпускали крайне дозированно. Леонид Иванович зажег керосиновую лампу. Он, рассказывая, шагал по маленькой комнате, и тень его причудливо ломалась на стене.
А за окном ветер бил в стекла снежными зарядами, словно пытаясь раскачать затерявшийся в степи саманный город.
– Знаешь, почему Хрущев отдал хохлам Крым? – внезапно спросил он.
– Нет.
– Он до войны был первым секретарем ЦК КПУ. По его инициативе было репрессировано около двухсот тысяч человек. Эти архивы вывезли во время войны, и они осели в ЦК. После победы Хрущев вновь уехал на Украину, и волна репрессий и выселений снова была чудовищной. Довоенный архив в Москве уничтожили, а за послевоенные документы он и подарил Украине Крым.
Я и по сей день не знаю, так ли это, на чем основаны утверждения Леонида Ивановича, а тогда я пытался возражать, найти некое оправдание Никите Хрущеву.
– Не надо, – сказал Леонид Иванович, – не ищите нам оправданий.
– Кому «вам»?
– Всем, кто управлял на разных уровнях страной.
– Значит, и вы виноваты?
– Конечно. Но все же меньше, чем Хрущев, которого вы пытаетесь защищать. В 1935 году, будучи первым секретарем МГК, он сетовал на бюро, что в Москве арестовано всего триста восемь человек, и призвал коммунистов к суровой борьбе с врагами народа. Указания лидера столичных коммунистов быстро претворили в жизнь. За 1936 и 1937 год в Москве репрессировано около шестидесяти тысяч человек. А вы говорите…
Мне было жутковато и интересно, словно я открыл какую-то дверь и сделал первый шаг в темноту.
– Можно я запишу ваш рассказ?
– Сделайте милость. – Леонид Иванович взял с полки чистую общую тетрадь в коричневой ледериновой обложке и протянул мне.
Когда мы прощались, он сказал:
– Придете на ночлег в райком, прочитайте еще раз свои записи и сожгите в печке.
– Почему?
