— …Ялан?
Красная Королева закончила свою речь вопросом.
Я ответил молчанием, оторвав взгляд от существа, сидевшего слева от нее.
— Бабушка прищурилась, впиваясь в меня взглядом.
И — ничего. Мартус весьма чувствительно ткнул меня локтем под ребра. Не помогло. Я хотел снова смотреть на ту старую женщину. Она все еще была там? Или ушла, едва я отвел взгляд? Я представлял, как она могла двигаться. Быстро, как паук. Желудок мой скрутило узлом.
— Принимаешь ли ты мое напутствие, дитя? — спросила бабушка, пытаясь изобразить доброту.
Мой взгляд снова метнулся к старухе. Все еще там, совершенно такая же, она наполовину отвернулась от меня, глядя на бабушку. Сначала я не заметил ее глаза, но теперь он привлек меня. У одной кошки в зале был такой — молочно-белый, почти жемчужный. Слепой, как говорила моя нянька. Но мне казалось, что он видит больше, чем другой, зрячий.
— Что с мальчиком? Он дурачок?
Недовольство бабушки прокатилось по двору, заглушая перешептывание.
Я не мог отвернуться. Стоял и потел, мало того, едва не описался. Слишком боялся, чтобы заговорить, даже чтобы солгать. Слишком боялся, чтобы сделать хоть что-то, просто потел и смотрел не отрываясь на ту старуху.
Когда она пошевелилась, я был готов заорать и убежать. Вместо этого я жалобно пискнул:
— В-вы ее видите?
Она медленно зашевелилась. Поначалу так медленно, что нужно было соизмерить ее с фоном, чтобы убедиться, что не показалось. Потом — быстрее, легко и уверенно. Она повернула ко мне свое ужасное лицо, один глаз темный, другой — переливчато-молочный. Внезапно мне стало жарко, будто разом вспыхнули все камины и заревели, опаляя летний солнечный день, и пламя взметнулось с железных решеток, словно желая прорваться к нам.
Она была высокой. Теперь я это увидел: сгорбленная, но высокая. И худая как скелет.
— Вы ее видите?
Я уже кричал, показывал пальцем, и старуха шагнула ко мне, протягивая белую руку.
— Кого?
Это Дарин, ему уже минуло девять, и он был слишком большим для таких глупостей.
У меня не было голоса, чтобы ответить ему. Женщина с бельмом положила свою бумажно-костяную руку поверх моей. Она улыбнулась, уродливо исказив лицо, словно на нем извивались черви. Она улыбнулась, и я упал.
Я провалился куда-то, где было темно и жарко. Говорят, у меня был припадок, конвульсии. Врач сказал отцу на следующий день, что это хроническое состояние, но оно больше не повторялось, хотя прошло уже почти двадцать лет. Я знаю только, что упал, — и падаю, судя по всему, до сих пор.
