Семья Нир закоченела у входа. Поведение киногероя явно не соответствовало европейским стандартам. Но, может быть, это так принято в Голливуде?
Первым очнулся Давид:
– Господи, – выдохнул он на иврите, – это же Ружди, мой египетский друг! Неужели нашелся!
Одноклассники с минуту смотрели друг на друга, потом одинаково, как в зеркале, белозубо улыбнулись друг другу, обнялись и поцеловались крест-накрест, троекратно. Машка во все глаза таращилась на голливудского корифея, мысленно сравнивая его с тем обломком кораблекрушения, который недавно был извлечен ее супругом из Мертвого моря. Да, несомненно, сходство было. Видимо, это действительно был он. Но как тесен мир!
Семейная пара тут же была приглашена за столик к знаменитости, и официант в длинном черном переднике засуетился вокруг них, убирая ненужную посуду и уставляя столик крохотными тарелочками с оливками, маринованным чесноком, солениями, всевозможными салатиками и другими закусками.
На минуту за столиком воцарилась тишина – новые знакомые не знали, на каком языке вести беседу: на иврите говорили только Давид и Маша, на арабском – Давид и Ружди, на английском – только Ружди, на русском – никто, кроме Маши. Обычное для Израиля смешение языков, когда, прежде чем поздороваться, думаешь – на каком языке. Видимо, наследство Вавилона. Переглянулись, растерянно улыбаясь друг другу. Решительный Ружди, чувствовавший себя старожилом за столиком, разрядил обстановку. Начав было разговор по-английски и поняв, что душевной беседы для всех не получится, он извинился перед леди, что они будут продолжать говорить по-арабски, потому что ему нужно кое-что рассказать другу, а друг Дауд переведет для жены.
– О, конечно! Конечно! – уверенно ответила ему леди по-английски и вплотную занялась вкуснейшими салатиками, потому, что этим ответом почти исчерпала свой английский словарный запас, хотя ей и неловко было в этом сознаться. Израильтяне, особенно врачи, свободно владели английским, писали статьи на английском, смотрели фильмы на английском, а ей, учивший язык в средней ленинградской школе, было это трудно. Давид пристроился рядышком и бегло переводил.
Бывший однокашник рассказывал о своей жизни и работе. Оказывается, он был арабистом, преподавал в Мичиганском университете, изучал диалекты и развитие арабского языка. Он много ездил по арабским странам, а год назад приехал в Израиль, чтобы собрать материал для статьи о разновидности арабского – так называемого «израильского» арабского, на котором говорили арабы, проживающие на территории бывшей Палестины, а также языка, на котором говорили бедуины. Сверкая агатовыми глазами и белоснежными зубами под черной бархаткой усов, красавец Ружди рассказывал что-то, по-видимому, очень интересное, потому что Давид слушал как завороженный и изредка вскрикивал: «Кайс!», что означало одобрение рассказчику. Через пару фраз в рассказе прозвучало знакомое «Рахат», «бедуины», и вдруг Давид, хлопнув себя по лбу, словно вспомнил что-то, проворно обернулся к жене:
