«А куришь папиросы и шинель хорошая», — подумал я, и на душе стало муторно. Но ему ответил:
— Отчего не подкинуть, — подкину!
Мы ели с лейтенантом картошку, разговаривали, шутили, а я все думал: откуда он взялся?
Вопросы непрошеного гостя настораживали меня еще больше: он интересовался, один ли я вожу в часть картошку или есть помощники? Начинал с девушек, а скользил все время к делам военным:
— Чай, зазноба там осталась, в деревне? Где картошку берешь? В какой? Может, и я там бывал?
Я вспомнил строжайший приказ: «Никого в дороге не брать, не останавливаться в пути, и особенно на этом участке, если кто и «голосует».
Приказ «никого не брать в пути» был издан неспроста: участились случаи, когда неизвестные в форме советских военнослужащих и просто «попутчики» убивали водителей и, забрав путевку и права, а то и машину, скрывались. Немцы на этом участке были нашими соседями и зевать не давали.
Но иногда «попутчики» садились сами. Они стояли на крутых подъемах, где машина шла тихо, на первой или второй скорости. Тогда «попутчики» вскакивали на подножку машины, сами открывали правую дверцу и садились в кабину. На этот случай замки правой дверцы у многих наших шоферов были вынуты, ручки — тоже, а дверцу привязывали шпагатом или тонкой проволокой, чтобы от особо подозрительного или непрошеного пассажира можно было избавиться, если он каким-то образом и ухитрится сесть.
Я принял к сведению и то, что перед горячей картошкой лейтенант предложил мне «погреться» из фляжки. Я отказался, и он налил себе. А когда завинчивал фляжку, уронил ее, по-немецки выругался, а потом по-русски поправился.
Молча ехали мы по густо запорошенной лунным светом белой дороге. И кто бы мог подумать, что в одной кабине, по одной дороге этой пустынной ночью едут два лютых врага, едут так близко друг от друга, что на ухабах задевают один другого то плечом, то локтем. И вместе с тем каждый обдумывает: как бы остаться в кабине одному?..
Но вот мой попутчик захотел «спать». Он чуть повернулся ко мне, и голова его привалилась к моему плечу, а правая его рука полезла в карман, а оттуда — за пазуху!
В кабинное зеркальце я увидел, как луна лизнула в его неспокойной руке что-то блестящее. «Нож», — догадался я и дал полный газ. Дорога, к счастью, пошла под гору, и от сердца на несколько секунд отлегло: «На таком ходу ничего не сделает: сам побоится смерти… А вот когда в гору… за мостиком, — надо только не прозевать!»
